Николай Воронов - Макушка лета

После совета, проведенного Щекочихиным, Тузлукарев узнал, что областная газета собирается поместить письмо группы «Искатель». Он позвонил редактору газеты, склонял его не публиковать письма: дескать, он, Тузлукарев, член бюро обкома, а газету читают в Центральном Комитете партии; как бы, мол, там, н а в е р х у, не усомнились в правомочности бюро и секретариата стоять у кормила обкома партии, коль под их эгидой, да еще в век научно-технической революции, возможен слом новейшей литейной машины.

Редактор, искушенный в такого рода политичности, на которую без обиняков указывал Тузлукарев, и не отличавшийся стремлением показывать недостатки и провалы, тем не менее не внял его предостережениям. Тогда Тузлукарев позвонил промышленному секретарю обкома и попросил остановить письмо, но тот сказал, что публикация, в силу сложившихся обстоятельств, неизбежна.

С Мезенцевым он не был в друзьях. У них сложились прочные служебные отношения, которые устраивали обоих. Тузлукареву нравилось чувствовать себя первым человеком на заводе, и Мезенцев ему подыгрывал в этом, хотя от случая к случаю и давал понять, что намеренно притесняет себя. Тузлукарев и сам видел у Мезенцева преимущества, которые, обнаруживай он их повседневно, могли катастрофически понизить его, Тузлукарева, авторитет. По сравнению с Мезенцевым Тузлукарев был технически малограмотным, не разбирался в конструировании двигателей, не умел сделать простейших расчетов, не обладал достаточной организационной находчивостью и мобильностью, когда завод неожиданно терял заказы. Так случалось не однажды. Были непредвиденные потери потребителей, и выручала завод от экономических прорух, а директора от потери хозяйственного престижа смекалка, забота и стремительность Мезенцева — выбил заказ на компрессоры, затем — на гидрогенераторы, потом — на дизели.

На такое время Тузлукарев не то чтобы самоустранялся, нет, был у него на подхвате. Полновластным хозяином на заводе становился Мезенцев.

Если областная газета напечатает письмо Наречениса и его приспешников, Мезенцеву не избежать падения, возможно, и отсидки. Он, как директор, наверняка схлопочет строгий партийный выговор. Конечно, этим все и ограничится, правда, при условии, если он начисто открестится от Мезенцева: знать, мол, не знал о его намерении угробить литейную установку. А открещиваться он не желал, разделяя вывод главного инженера о преждевременной попытке «искателей» внедрить машину в производственный поток. Как опытную установку, ее еще можно было бы терпеть.

Самое мудрое — уговорить Мезенцева уволиться с завода по собственному желанию.

Попробовал уговорить, но Мезенцев обвинил его в паникерстве и беззастенчивом политиканстве: меня-де выпрешь на произвол судьбы, а сам останешься в том же верховном положении.

Понятно, Тузлукарев относился к его нападкам с холодком.

Спасаться надо — осенит, пусть ты и не семи пядей во лбу.

Выдумал Тузлукарев, будто бы из Москвы был телефонный звонок о незамедлительном откомандировании Мезенцева в распоряжение главка: пошлют в качестве техспеца в одну из афроазиатских стран. Мезенцев клюнул на эту ложь, под его диктовку накатал заявление. Чтобы ни Чичкин, ни Кадр Кадрыч не помешали Мезенцеву сняться с партийного учета, самолично, для пущей важности, позвонил им, да так артистично подал «вызов» Игнатия Мануйловича в распоряжение главка, что тот и другой мгновенно поверили и сняли Мезенцева с учета.

Потом Тузлукарев позвонил начальнику главка, которого со студенческой скамьи по-прежнему называл Юрой. Он говорил с Юрой доверительно: есть превосходный кандидат на должность главного инженера, а Мезенцева следует послать куда-нибудь в жаркие страны, тем более что он спит и видит крокодилов, слонов, негритянские племена. И Юра согласился устроить посылку Мезенцева в длительную заграничную командировку.

А через неделю Мезенцев уехал в областной центр, чтобы там пересесть на поезд, прямиком следующий до Москвы.

В тот же день Тузлукарев предложил Касьянову кресло главного инженера. Касьянов наотрез отказался. Тогда Тузлукарев обвинил его в том, что именно по его вине пришлось освобождаться от сильного главного инженера, и теперь хоть обратно возвращай Мезенцева. Касьянов не стал разводить дипломатию — он прекрасно понимает, почему Мезенцев исчез из Желтых Кувшинок: «Спасая главного, Федосий Кириллович, вы спасали прежде всего себя».

Тузлукарев не смутился, лишь тихо промолвил, что привык ценить прозорливых людей.

Едва Касьянов собрался уходить, Тузлукарев догадался прибегнуть к рискованному маневру.

— Судя по междугородным разговорам вашей жены с начальником отдела кадров, вам, по вашему нездоровию, совсем нельзя работать в цеховых условиях, особенно в условиях литейного цеха, поэтому либо переходите в заводоуправление, либо я уволю вас по причинам, предоставляемым мне законом и правилами гуманности.

Полагаясь на рассудок, Касьянов увещевал самого себя сделать для себя и для отношений с Натальей спасительный шаг: уволиться. Но он уже втравился в заводскую жизнь настолько, что не мог обходиться без этой жизни, а самое главное — он не хотел порывать отношений с людьми, которых считал замечательными в труде и в надеждах которых видел изменение судьбы всего заводского коллектива.

И он согласился принять на себя должность главного инженера.

Главк поддержал предложение директора о назначении Касьянова главным инженером. Вскоре после этого Тузлукарев, вызванный на бюро городского комитета партии, с х л о п о т а л с т р о г а ч а.

Предупредительный и вежливый с Касьяновым, Тузлукарев стал еще предупредительней и вежливей, но всячески, через союзных с ним руководителей, противоборствовал его начинаниям и планам.

Теперешнему главному инженеру, а тогда вожаку группы «Искатель» Нареченису, положение Касьянова напоминало сокола, привязанного за ноги: трепыхаться трепыхайся, летать не дадим.

Систему «Лотос» пришлось создавать заново: ее металлические части завалили в вагранку, все остальное выбросили на свалку.

Для повторного создания установки потребовался год. Понервничали, жалея об уничтоженной.

Несмотря на то что установка вступила в строй, Тузлукарев сохранял штат литейного цеха в прежней численности, не допускал переучивания и перераспределения кадров.

Щепетильность удерживала Касьянова от разгромных выступлений против Тузлукарева: еще подумают, будто он рвется в первое кресло. Вместе с тем он понимал, что за его щепетильностью нет истинной принципиальности и что ему неизбежно придется перейти от кабинетной борьбы с директором и его приспешниками к борьбе на собраниях, а то и на коллегии министерства, где у директора, по его намекам, имелись могущественные сторонники.