Иван Яган - За Сибирью солнце всходит...

— Дело к концу идет. Что тут у нас осталось? Ага! Невоеннообязанная, наград не имеет, не избиралась, ученой степени не имеет, за границей не была...

— Была, начальник.

— Где и когда?

— В Америке, а когда — не помню.

— Постарайся вспомнить.

— Вспомнила. Когда на свете не было.

— Это более-менее правдоподобно. Все!

— Нет, не все, начальник.

— Что же еще?

— Ты не записал, верующая я или нет, православная или басурманка. А может, я в какую-нибудь секцию хожу, может быть, я игоистка. А?..

— Ей-богу, веселый ты человек, Глаша! — улыбнулся начальник отдела кадров. — Ты только дверь открыла и поздоровалась, я понял, что ты безбожница. Потому и не спрашиваю. А вообще насчет веры у нас в анкетах вопросы не ставятся.

— Зна-а-ю! — врастяжку пропела Глаша и погрозила начальнику пальцем. — Да я согласна на все, без чего нельзя.

— Ну, вот и хорошо. Теперь все. Вот тебе направление на медосмотр, сейчас же можно и пойти в поликлинику. А потом зайди в фотографию, сфотографируйся на пропуск. Ты, Василий Иванович, с ней пойдешь? Ну, всего доброго! Надеюсь, еще будем не раз встречаться.

— С таким, как ты, можно встречаться, — говорит Глаша, лукаво скосив глаза.

— Это почему же? — вскинул в удивлении брови Прокопенко.

— Да простой ты мужик, веселый, не как другие... А теперь куда? — спросила она Табакова.

— В поликлинику, к врачам. Посмотрят тебя — здорова ли.

— А ты сам не видишь, что ли?

— Вижу, Глаша, но так положено, порядок здесь такой.

— Всегда, где порядков разных много, так толку нет. Чо меня смотреть? — удивленно плечами передернула. — Ладно, веди, куда знаешь.

В поликлинике в каждую дверь Глашу приходилось подталкивать — упиралась, робела. У кабинета терапевта, где принимал мужчина, заартачилась:

— Не пойду без тебя.

— Но мне же нельзя с тобой. Здесь только по одному надо входить. Иди, иди, я подожду. — Он подтолкнул Глашу к двери.

В кабинете врач оторопело уставился на цыганку, а она ему:

— Здорово, доктор! — Глаша протянула ему направление: — На, читай, поди, ученый. — Тот несколько раз переводил взгляд с Глаши на бумажку, как бы убеждаясь, что нет никакого подвоха, и все-таки как-то неуверенно проговорил:

— Ну проходи, садись вон туда... Открой рот.

— Еще чего? — искренне удивляется Глаша.

— Ты, милая, зачем сюда пришла? Дурака валять? Так это не то место... Открой рот, говорю!

— На, смотри, может, золото там увидишь! — Глаша намеренно широко открыла рот.

— Вот так бы сразу... Так, все хорошо, — откладывая ложечку, уже спокойней сказал врач. — Теперь проходи вон туда, на кушетку. Раздевайся.

— А я чо, разве одетая?

— Сними кофту.

— Может, ты скажешь — ляжь?

— Надо будет — скажу.

Глаша резко встала с кушетки, с негодованием оттолкнула уже подходившего врача:

— Я те как раздену, я те как лягу! Бесстыжий! — выбежала в коридор.

— Ты что? — переполошился Василий.

— Он чокнутый, что ли? Заставляет раздеваться, бессовестный. Чего захотел! Пускай свою раздевает...

— Глаша, это же больница.

— Может, у вас и в цехе голые ходят, тогда мотай от меня подальше, а я пойду поближе.

— Подожди, Глаша, сейчас мы что-нибудь придумаем. Не горячись. — Василий обошел три кабинета, вышел и позвал Глашу: — Иди сюда, здесь женщина принимает...

— Еще куда-нибудь? — выйдя от терапевта, уже утомленным голосом взмолилась Глаша.

— Потерпи немного, Глаша. Осталось зайти в фотографию, на пропуск фотокарточка нужна.

По пути в фотографию Табаков успокаивающе, словно ребенку, говорил:

— Ну вот, все в порядке. А ты боялась.

— Да не боялась я. Смотри, испугал!

— А чего же ты упрямилась?

— Но ведь все-таки стыдно, как ты думал...

— Странная ты, Глаша. Гадать и просить тебе было не стыдно у всего города на виду, а тут один на один провериться у врача — застыдилась...

Она уничтожающе глянула на Василия: мол, что толку говорить с тобой, слова зря тратить.

— Ха, сравнил часы и трусы... А, ладно... Сам удивляешься, а у вас порядочки какие? Может, и фотографироваться надо нагишом?

— Не бойся, так снимут.

— Чего снимут?

— Тебя.

— Откуда снимут?

— О, господи, — не выдержал Василий. — Неужели ты и этого не понимаешь? Сделают с тебя снимок, фотокарточку? Ясно?

— А от меня-то хоть что-нибудь останется? Или всю на фотокарточку израсходуют?

— Глаша, знаешь, хватит притворяться. Ты что, не видела фотографий на витринах?

— Видела, не слепая. Там все девки сидят с голыми спинами и головы вот так повернуты. — Глаша развернула голову назад и даже руки в бока уперла. — Потренироваться, что ли?

— Ладно, — остановил ее Табаков, — там на месте потренируешься.

Зашли в фотографию. Фотограф копался в темном углу. Только вышел на свет, Глаша первой приветствовала его:

— Здорово, хозяин!

— Здорово, гостья! Проходи, садись вон на тот стул. Или вы вдвоем?

— Да нет, — пояснил Табаков, — на пропуск ее. Она в наш цех оформляется.

— Ясно, — пробормотал фотограф, — ясненькое дело. Ты садись прямо, вот сюда лицом. Так... Головку повыше. О, нет, это слишком высоко. Вот так. Внимание, снимаю!

— Снимай, да быстрей! — сказала Глаша.

— Ну что же ты! Зачем рот открываешь! Испортила кадр... Давай не шевелись, не моргай глазами, а то опять испортишь. Внимание!

— Скажи спасибо, что я тебе жизнь не испортила, — отрезала Глаша, желая закончить разговор.

Василий вынужден был вмешаться:

— Хватит вам, а то еще подеретесь. Глаша, сиди смирно, не мешай человеку фотографировать.

Глаша на миг присмирела, и фотограф воспользовался этим, сделал снимок.

— Вы свободны, мадам.

— А если я за мадам по роже дам? — Глаша вполне серьезно двинулась к фотографу. Он на всякий случай занял позицию на той стороне треноги.

— Тогда фотокарточек не будет.

Табаков силой увел Глашу.

Только к вечеру сумели сдать документы для оформления пропуска. Василий почувствовал, что от голода болит голова. Глафира тоже выглядела усталой.

— Пойдем-ка, Глаша, в столовую, закусим маленько. Поди, хочешь есть?

— Как волк, собаку бы съела...

— Ну и пошли. Не собаку, а что-нибудь съедим. Наработались мы с тобой сегодня. Устала?

— Думаешь, нет? Хорош день, да побить некого...

В столовой Василий усадил ее за столик, сам взял подносы и пошел за стойку. Глянул: Глаша сидит за столом и ест сухой хлеб. Василий взял два полных обеда и для Глафиры — пирожное. Она ела стыдясь и теряясь. Хотя вилка лежала перед ней, гарнир от второго съела ложкой. Потом стала ложкой же давить шницель, но ничего у нее не получалось. От смущения отодвинула тарелку, сделала вид, что наелась. Василий незаметно наблюдал за ней.

— Ты чего же шницель не съела? Такой вкусный. Вилкой ешь.