Иван Яган - За Сибирью солнце всходит...

— Где она будет работать?

— Сколько ей лет?

— Где ты ее нашел?

А тут и Глаша пришла в сопровождении начальника цеха, девчонки дружно сграбастали ее, увлекли в раздевалку и захлопнули дверь. Табаков с начальником цеха остановились возле табельной.

— Так куда же ее поставим? — спросил Табаков.

— Я думаю, можно на участок консервации. Дело там нехитрое, работа нетяжелая. Не заставишь же ее стружку убирать, еще травмируется.

— Пожалуй, место подходящее. А там видно будет... О, вот и девушки.

Василий вначале не смог среди шести девчонок найти Глашу. Она была неузнаваема. Халатик перехвачен пояском с пластмассовой бляхой, на голове алая косынка, завязанная сзади. Обута в туфельки на невысоком каблуке. Василий с полным правом опекуна посмотрел на Глашины ноги: стройные, с крепкими икрами, и походка не хуже, чем у других девчонок.

Начальник цеха позвал мастера с участка консервации:

— Семен, принимай новую работницу!

— Это цыганку, что ли? Где она?

— Вон с девчонками стоит, самая красивая.

— Она, правда, цыганка?

— Если бы ты видел ее десять минут назад — не спрашивал бы. Вон как ее девчата преобразили — не узнать. Давай бери ее, да обращайся с ней осторожней. Не убережем — снова гадать пойдет на вокзал...

Василий облегченно вздохнул. Ему казалось, что наконец-то все хлопоты Закончились, что он совершил великое дело. Днем еще пришлось сходить в комитет комсомола, просить для Глаши место в общежитии. Потом пришла мысль: после работы Глаше придется переодеваться, а что она наденет? Неужели же ту самую юбку и тапочки с опушкой? Снова разыскал Галю Фомину. Кто-то из девчонок съездил в общежитие за платьем и туфлями. Потом интересовался, обедала ли Глаша. Узнал, что девчонки без ума от нее, даже ревновать стали: каждой хотелось завладеть Глашиным сердцем, расположить ее к себе, поселить в свою комнату.

Вообще Глашино появление в цехе вызвало немалое удивление. Одни говорили или думали про себя: «Посмотрим, что из этого получится»; другие: «Тринадцать национальностей в цехе, а теперь — четырнадцатая — цыганка»; третьи: «Василий Табаков всегда придумает что-нибудь новенькое: не оснастку, так резец, не сверло, так... цыганку привел. С ней и про рационализацию забыл...» Одним словом, всяк по-своему, но все были несколько дней заняты мыслями и разговорами о новенькой.

За два дня до выборов Табаков отвез в свой «куст» пригласительные билеты. К дому Глашиных родителей подходил с особым чувством. Глянул на завалинку — вспомнил, как сидели здесь с Глашей, вспомнились ее грустноватые глаза, какими больше с того вечера они у нее, пожалуй, не были. Вспомнил, как она провожала его на автобус. И домик без ограды, с одним окном в причелке показался ему вдруг родней, чем другие дома.

Только поравнялся с проемом двери и хотел было шагнуть в сенки, как в лицо ему ударил тяжелый сноп воды. Ударом даже откачнуло назад, ослепило, вода попала в рот, была соленая и смрадная. Он продрал глаза, глянул на костюм: на пиджаке — кусочки зеленого лука, семена свежих помидоров и огурцов.

«Помои! Вот это номер...» Глянул на дверь — никого нет. Стал отряхивать костюм. В избе слышен крик женщины. Василий никак не подумал, что помои на него выплеснули с намерением, а потому конфузливо улыбался. Открыл дверь в избу, не успел оглянуться, как услышал:

— Испугался, кобель кудлатый! Вот ты сейчас еще получишь. — Женщина метнулась к печке, схватила кочергу и замахнулась. Но мужчина сзади поймал кочергу, а женщину за волосы оттащил от Василия и толкнул на кровать. В избе были еще три цыганки, Глашин дедушка, несколько пацанов и мужчина, который вступился за него. Видать, это был Глашин отец, а нападала мать. Она сидела на койке и продолжала кричать. В ее ушах болтались алюминиевые серьги величиной с ободок от настольного будильника. На шее — связок пять крупных бус, среди которых были бусины не меньше хорошей луковицы. На груди, как маятники ходиков, раскачивались медали, каких Василий сроду не видел.

— Ты что ж, зверь проклятый, ребенка украл! Все, завтра в каталажке будешь! Сегодня была у прокурора. Чтоб у твоей матери глаза полопались, чтоб ты сдох на месте, бандит. Чтоб твои дети добра не видели! Ты что, думаешь, мы законов не знаем! Знаем, мы тоже не в Америке живем...

— Заткнись, стерва! — рявкнул на нее муж и замахнулся. — Не позорь семью, если у самой стыда нет. Твоим языком только черту табак молоть да дрова колоть. Сказано — собака умнее бабы, думает, на кого лаять можно...

— Ты заткнись, непутевый, не тебя трогают! Сам в грязи лежит, а кричит: не брызгай! — Хозяйка неожиданно умолкла, сосредоточилась, прислушивается к чему-то, напрягая внимание, беззвучно шевелит губами. Другие бабы тоже притихли, глядя на нее. Потом хозяйка два раза громко икнула, подняла указательный палец вверх и говорит: — Во, во! Слышите, это моя душа с богом советуется. Ик!.. — Схватилась рукой за грудь. — Ик! Во, во, на разговор вызывает...

Загалдели женщины:

— Советуйся, советуйся, Лукерья!

— Он все видит, все слышит.

— Покарай, господь, идола проклятого!

Василий поманил хозяина пальцем и попятился к выходу. На улице достал из кармана пригласительные билеты:

— Значит, голосование в воскресенье. Не забудьте. Пусть все проголосуют. А о дочке не беспокойтесь, она работает на заводе и живет в общежитии. Ей там лучше будет.

— Мое дело сторона. Теперь такое время, что нас, родителев, не шибко спрашивают, вольные пошли. Ну, ты смотри, не обижай Глашу, не посмейся над ней. Ежели женица будете — нам, родителям, хоть скажите. Куда теперь денесся, раз уж случилось... — Цыган покуксил глаза кулаком, будто слезы вытирает.

— Что вы, отец! Я не собираюсь жениться на Глаше. Я просто помочь ей решил... К новой жизни, понимаете?

— Ну, все одно кто-нибудь на ней женица. Так пусть хоть нам, родителям, сообчат. Мы же кормили, растили ее... Мать как переживает, видал. Волосы на себе рвала.

— Зачем же волосы рвать?

— Так ведь мать она и есть мать. Как бог до людей, так мать до детей. Видишь, какая лютая. Но ничего — побесится и перестанет. Ты бы дал ей трояк — враз переменится. — Хозяин стыдливо почесал затылок, а глазами исподлобья уже спрашивал: «Так дашь или не дашь трояк?» Василий достал из «пистончика» три рубля и отдал цыгану. Тот оглянулся на окно, на дверь и спрятал тройку в «пистончик» своих брюк. По всему было видно: не видать хозяйке этих денег, как своей макушки.

В цехе Глаша выполняла немудреную работу — накладывала смазку на запасные части к тракторам. К ней начали привыкать, ее появление в цехе уже не вызывало ни ехидных улыбок, ни злых шуток. Она постепенно как бы сравнивалась с остальными девчонками. Ей выписали аванс, чтобы смогла до получки перебиться. Казалось, чего бы еще? Но так могло показаться только со стороны.