Иван Яган - За Сибирью солнце всходит...

— Спасибо. До свидания.

В коридоре ко мне опять метнулись страждущие.

— Ну, что?

— Зачем второй раз вызывали?

— Переэкзаменовывали, — отвечаю.

— И как?

— Да вроде все в порядке... Дайте, ребята, закурить...

Покурил, направился к выходу. И услышал за спиной голос той белокурой, глазастой: «Вытянули, конечно...» В ответ ей кто-то из парней: «А тебя, Софочка, уже и вытягивать не хотят. Надоела ты здесь за три года в качестве абитуриентки. У тебя только два варианта, два взгляда на поступление: или завалили, или вытянули...»

Через полмесяца после вступительных экзаменов, отсидев установочную сессию и получив студенческий билет, я уезжал домой, в свой Зауральск. В попутчики ко мне пришвартовался земляк, матрос-черноморец, служивший в Одессе на какой-то плавбазе, полугражданском судне. Он тоже демобилизовался досрочно по причине поступления в МГУ. Встретились мы первый раз в коридоре общежития на Стромынке после второго экзамена. Я шел в умывальник с бритвенным прибором в руках, с полотенцем через плечо. Одессит, удовлетворенно улыбающийся сам себе, мелкими шажками семенил по коридору. В обеих руках он нес по четыре пивных бутылки, воткнутых горлышками между растопыренными и побелевшими пальцами. По две бутылки были зажаты под мышками, из карманов брюк выглядывало по бутылке. И еще головка одной бутылки выглядывала из-за края выреза флотской форменки. На фоне тельняшки она казалась плавающей по морским волнам.

— О, привет, земеля! — обрадованно поприветствовал матрос меня. — Ты в какой комнате? А я в двести пятой. Давай, чепурись поскорей и заходи ко мне, пивка попьем...

Я оглянулся вслед моряку, когда в коридоре что-то грохнуло. Это у «земели» из кармана выпала бутылка, когда он поднял ногу и вставлял носок ботинка в дверную ручку, чтобы открыть дверь. И дверь не открыл и сам чуть не упал, потеряв равновесие. А упавшая бутылка не разбилась — пол деревянный...

— Заходи, земеля, кидай якорь! — пригласил одессит, когда я зашел в его комнату. — Будем знакомы: Серега Квочкин, матрос запаса, а теперь — а-б-и-ту-ри-ент. Черт, слово такое — не выговоришь без пол-литра!

— Андрей Зайцев. Остальное — то же самое.

— На какой поступаешь?

— На журналистику.

— Да-ешь! У вас же конкурс сумасшедший... Ну ладно, садись, пивка попьем. — Я увидел на тумбочке шмат свиного сала, густо посыпанный крупной темной солью. Здесь же, на газете, лежали малюсенькие бублики. Взглядом сосчитал стоящие на полу пивные бутылки: двадцать пять штук!

— Слушай, в коридоре я насчитал у тебя пятнадцать бутылок, а здесь двадцать пять.

— А я, земеля, два рейса сделал. Люблю это дело. Хлебом не корми — дай пивка... Ты откуда родом?

— Из Зауральска.

— Ну, не трави! — Серега Квочкин изобразил на конопатом лице решительное недоверие, откачнулся ошеломленно и привалился к стене спиной, словно ожидая удара. Глаза его расширились, белесые брови вздернулись, а кожа на лбу собралась в гармошку. — Ты понимаешь, я ведь тоже из Зауральска! Получается, мы дважды земляки — по родине и по морю. Землеморяки мы с тобой.

Я тоже обрадовался такому совпадению. К тому же Квочкин оказался общительным и балагуристым парнем. Правда, он был очень огорчен тем, что я не могу выпить больше двух бутылок пива...

И вот мы вместе едем домой. Оба студенты-заочники. Едем в плацкартном вагоне, в одном купе. Впрочем, не совсем вместе, В половине одиннадцатого Квочкин заворачивает в бумажку кусок соленого сала, бежит в вагон-ресторан «попить пивка» и сидит там до закрытия на обеденный перерыв. После обеда снова убегает. А я коротаю время с кем придется. Читать ничего не хочется — начитался за время экзаменов. И не спится. То выйду в тамбур покурить, то поиграю с каким-нибудь пацаненком, то присяду к окошку и смотрю на мелькающие за окнами пейзажи.

Вот и сейчас увлекся трехлетним парнишкой, который бегает по вагону с ружьем. По виду мальчик нерусский, с черными раскосыми глазками. Я провел с ним уже больше часа и не заметил, чтобы кто-то окликнул Женьку, приглядывал за ним.

— Где твоя мама, Женя? — спрашиваю.

— Там, — показывает Женька на дальнее купе. Я достал из чемодана яблоко, вымыл и угостил мальчишку. Тот сразу побежал в свое купе, залопотал на непонятном языке. Я пошел следом. На одном из нижних мест лежала Женькина мать, молодая широколицая и узкоглазая женщина, по виду — бурятка. Я заметил, что спит она на полке без постели. В головах какая-то одежда.

— Вам что, постель не дали? — спрашиваю у женщины.

— Пошто не дали, — отвечает та спросонья, — нам не надо постель.

— Вы, наверное, не далеко едете?

— Пошто не далеко, в Иркутск едем. Пригляделся. Одета Женькина мать хорошо, на руке маленькие часики, золотые кольца.

— Может быть, у вас денег нет на постель? Ведь ребенку-то спать без постели плохо, жестко, а ночью прохладно будет. Возьмите, всего рубль стоит...

Женщина сердито посмотрела на меня, что-то сказала сыну. Я пошел к проводнице, спросил, предлагала ли она постель Женькиной матери.

— Трижды предлагала, не хочет. Видать, экономит. Небедная же, одета хорошо, чемодан модный. Черт его знает, что за народ! Каких тут только не бывает. Один дурак в дороге все деньги в ресторане спустит, другой на голой полке неделю валяется, за кошелек держится...

Возвращаюсь к Женькиному купе. Вижу: его мать снова улеглась и укладывает рядом мальчишку, накрывает теплым платком. Я опять за свое:

— Так будете брать постель?

— Нет, не будем...

— Тогда я возьму, для ребенка. — И направляюсь к проводнице. Женщина выбежала из купе, обогнала меня. Я остановился в проходе. Вскоре она вышла от проводницы с комплектом постельного белья, сердито прошла мимо. Через несколько минут снова заглянул к Женьке. Мальчишка с матерью лежали на белоснежной подушке, укрытые мягким одеялом, из-под которого виднелись края свежей простыни. Женщина увидела меня, хотела было сделать сердитое лицо, но не сумела, отвернулась к сыну, чтобы спрятать улыбку.

— Вот теперь я спокойный! Теперь хорошо, — говорю.

— Зато мы неспокойный, — сказала Женькина мать и еще больше заулыбалась...

Я никогда не подстраивался к расписанию поездов, но так всегда выходило, что в Зауральск приезжал ранним утром. Вот и сейчас, подъезжая к своему городу, представлял его уже умытым и причесанным старательными уборщиками, зеленым, немноголюдным.

Зауральская Аврора только просыпалась, когда московский поезд подошел к почти пустынному перрону станции. Мы с Квочкиным вышли из вагона, поставили чемоданы на землю, огляделись перед стеклом киоска с замком на двери.

И вдруг Квочкин, распрямив грудь, зычно крикнул: