Иван Яган - За Сибирью солнце всходит...

Говорит Шустов застенчиво, на лице написана озабоченность: как бы не обидеть незнакомого человека. Руки нервные, тонкие интеллигентные пальцы. Во взгляде — та же озабоченность, глаза добрые, волосы чуть поседевшие, видать, мягкие. И костюм на нем светло-серого, мягкого цвета. Видно: говорит то, что думает. Когда я говорю что-нибудь, он подается вперед и, кажется, глазами слушает.

Правда, показалось неудачным сочетание имени и отчества Шустова, неудобным для произношения, спотыкливым. После я понял, что и это не в убыток такому человеку, как Шустов. Он никогда не дает договорить до конца свое имя-отчество, предупредительно откликается в тот момент, когда собеседник успевает выговорить Вениам... Оказалось, на заводе его так и зовут — Вениам... Я сначала пытался обращаться к Шустову по имени-отчеству, но он меня останавливал на трудном месте, и я как бы откусывал хвостик у имени: оставалось — Вениам...

Через три дня я получил пропуск на завод и пришел в редакцию, которая располагалась в здании заводоуправления, на первом этаже. На двери висела стеклянная трафаретка: «Редакция». Напротив — дверь с буквой «М», а рядом дверь с буквой «Ж». «Нашли место для гальюнов, — подумалось. — На корабле, где женская нога никогда не ступает, и то дверь с двумя нулями упрятана в такой закоулок, что сразу и не найдешь. А тут на самом видном, на самом бойком месте. Да еще рядом мужской и женский...»

Дернул двери редакции. Закрыто. Стал ждать, ходя по коридору. Вскоре показался Шустов. Он быстро направился ко мне, с улыбкой протянул руку.

— Что, закрыто? Здравствуйте!

— Закрыто. Здравствуйте, Вениам...

— Подождем, она скоро придет.

Появилась Голубева. Мы с Вениамом первыми сказали ей «Здравствуйте!», она достала из сумочки ключ, открыла дверь, а потом ответила: «Здравствуйте! Извините, задержалась в райкоме».

В узкой комнате три стола: один двухтумбовый, большой, и два однотумбовых. Небольшой книжный шкаф, столик, на котором стоит пишущая машинка «Башкирия». Голубева села за большой стол, поглядела в зеркальце, сказала:

— Ну, с чего начнем?

— С учебы, наверное, — сказал я. — Я ведь говорил вам, что в редакции никогда не работал.

— А вы стихи не пишите? — продолжала Анна Иосифовна. — У нас Вениамин Евгеньевич пишет, у него уж книжки свои есть. Он литературным объединением в городе руководит.

Вениам покраснел, ничего не сказал. Сел к тумбочке и стал вставлять бумагу в пишущую машинку.

— А вы спортом занимаетесь? Вы не член ДОСААФ? Надо, надо вступить. Я вот уже несколько лет занимаюсь, с парашютом прыгала, на планере летала. Нынче меня избрали членом ревизионной комиссии ЦК ДОСААФ, членом обкома ДОСААФ. Вам надо вступить.

Вениам начал печатать на машинке. Голубева продолжала поглядывать в зеркальце, стараясь незаметно, одной рукой, пригибать вниз вздернутый нос. Видно, очень была им недовольна.

— Знаете, — не утихала она, — партия и правительство придают огромное значение гражданской обороне... — Мне показалось, что она по газете читает. Глянул: нет, смотрит в зеркало и говорит: — Вы видели когда-нибудь планер? Нет? И не знаете, на каком принципе он без мотора держится в воздухе? Я тоже не знала. Помню, первый раз пришла на полигон... Вениам, а вы что, не хотите послушать? Вам не интересно?

— Да нет, интересно, Анна Иосифовна. Но у нас в номер материала не хватает. Хочу вот быстренько отпечатать...

— Успеете. Вот послушайте! Первый раз полетели мы с инструктором... А вы знаете, как поднимаются планеры в воздух? Их буксируют самолетом с земли, потом на определенной высоте планер отцепляется и парит за счет восходящих потоков. Можно и без самолета поднимать...

Вениам сидит на стуле верхом, отвернувшись от машинки, положив руки на спинку стула, подбородок — на руки. Он слушает Голубеву, смотрит на нее помутневшими глазами. Вдруг его глаза закрываются, руки срываются со спинки стула, голова падает.

— Вы что, Вениам, уснули? Опять, наверное, ночью стишки свои составляли. Или вам не интересно?..

— Нет, не составлял. Я слушаю вас...

Я прячу улыбку в ладонь. Голубева обиделась на Шустова, нервно защелкнула сумочку и встала. Сердитым голосом сказала:

— Вы, Вениам, сдадите материал в типографию, сделаете макеты и потом поведете Андрея Петровича по цехам, пусть знакомится. А я поехала в обком ДОСААФ, на десять часов вызывали. Уже опаздываю...

Часа через два мы с Шустовым пошли по цехам. По дороге Вениам не успевал отвечать на приветствия встречных. Зашли в механический. Шустов уверенно направился к столику мастера карусельного участка.

— Приветствую вас!.. — заговорил он.

— Привет корреспондентам! — Из-за стола поднялся пожилой человек, одетый в серый хлопчатобумажный костюм, чуть-чуть лоснящийся, со свернутыми в трубки лацканами. Из нагрудного кармана пиджака выглядывает блестящий микрометр с раздвинутыми челюстями. Показалось, что микрометр улыбается.

— Познакомьтесь, Василий Петрович, с нашим новым работником. Тоже бывший моряк, — отрекомендовал меня Шустов.

— На каком служил?

— На Черном.

— Бывал там в войну. Под Новороссийском...

Шустов поговорил с мастером о том, о сем: о здоровье, как Марья Ивановна себя чувствует, что Сашка пишет из армии. Попутно, как бы мимоходом, спросил, как дела с планом на участке. Тот ему рассказывает. А потом Шустов говорит:

— Давай, Петрович, хороших ребят, отметить надо в газете. Ты не против?

— Как же против? Хорошие хлопцы, прямо-таки выручают. Вот хотя бы Гришка Степаненко. У-у-х! Прямо-таки золото парень! Тоже недавно с флота.

Шустов записал несколько фамилий в блокнот и положил его в карман.

— За твоей подписью заметка будет, Петрович. Согласен?

— А чего ж! За таких ребят не покраснею. Я и сам тебе хотел позвонить, да все некогда. А писать вовсе нет времени. Давай, распиши. Не надо здорово, а так, потихоньку, по-человечески...

В другом цехе Шустов поговорил с парторгом. Говорил так же просто, так же свободно, как с Василием Петровичем.

Я с завистью подумал: «Вот ведь, весь завод ему знаком! С рабочими здоровается мимоходом, и они ему отвечают как товарищу: просто, открыто... А еще больше удивился, когда после обеда Вениам написал целую подборку о соревновании в честь Октября. И ни под одной заметкой нет его подписи. Спрашиваю:

— Как же, они ведь не писали, а вы их подписи поставили?

— А они и не напишут. Будешь их заметок ждать — газеты не будет. Их дело — план, наше дело — писать о них. А насчет подписей я договорился, они уже знают, что лишнего не напишу. Это наш актив. Люди-то хорошие, только с ними надо попроще, по-товарищески, по-людски.

На следующий день Анна Иосифовна спросила:

— Ну как, ходили по заводу?