Антонина Коптяева - Товарищ Анна

— Всё можно лечить, пока не поздно, — сердито ответила Валентина. — Эта умрёт потому, что некому было помочь во-время. А женщин у вас мало, старятся рано... Матерей особенно беречь надо. — Валентина взглянула на удивлённого Кирика, добавила со вздохом: — Ничего не понимает.

— Я всё понимает, — обиженно возразил Кирик. — Ты правду говоришь: баб у нас мало. У якутов баб мало... Да разве можно уберечь! Микола-матушка! Помирает всё равно — мужик или баба. — Кирик помолчал, разрывая зубами плохо уваренный ленок. — Как теперь поедем? Обратно нельзя: оленей кончим. Мох-то сгорел. Плыть будем, что ли? Ниже, вот он говорит, камень много. Тогда оленем поедем. Там база есть. На большой берег приедем, там лодка большая, дым большой.

— Пароход?

— Угу, — произнёс Кирик, не в силах сказать другое, потому, что рот у него был забит едой.

— Далеко мы заехали! — печально удивилась Валентина.

— Ещё дальше заедем, — чуть погодя сказал Кирик, но, заметив испуг на лице Валентины, торопливо пояснил: — Речка-то вниз пойдёт. Больно круто поворачивает.

Лес кончился. Впереди светлела широкая порубка по косогору, уютный угол, образуемый течением реки и впадавшего в неё ручья. За неровно опиленными пнями стоял на берегу чудесный дом. Настоящий бревенчатый дом, рубленный в лапу. Из трубы медлительно, неохотно расставаясь с крышей, шёл сизый дымок. Тут же, на берегу, на устье ручья, стоял склад-амбар. Дверь амбара была широко открыта, в темноте смутно виднелись нагромождёнными до потолка ящики и мешки с мукой. Двое в брезентовых плащах хлопотали у порога, чем-то звякали, громко переговаривались. Они не сразу услышали чавкающие шаги оленей: косой дождь частил над просекой, над мокрыми крышами построек, наполняя окрестность звучным шорохом.

— База это, — сказал Кирик Валентине с таким видом, точно они на каждом шагу встречали такие вот базы.

Валентина промолчала. Вид настоящего жилья растрогал её. Ей хотелось поскорее взбежать на ступенчатое крыльцо, распахнуть деревянную на железных петлях дверь...

— Вот башмаки, так башмаки! — по-русски произнёс в амбаре мужской голос. — Под таким башмаком любой валун треснет.

Валентина всё с тем же чувством оживлённого интереса повернула голову.

— У себя в мастерской изготовили, — ответил другой негромко.

От этого негромкого голоса у Валентины сразу до онемения похолодели кисти рук. По этой вспышке отчаянного испуга она сразу угадала: Андрей! Он стоял тоже спиной к двери, неестественно широкий в своём дождевике.

Валентина спрыгнула с седла и пошла к распахнутому зеву амбара неровной от усталости и волнения походкой.

Андрей обернулся скорее на взгляд её, чем на звук шагов, терявшийся в шорохе дождевых капели.

— Вы! — начал было он. — Как это вы? — Он не улыбнулся ей, не поздоровался, не сделал даже ни одного шага навстречу.

«Вот он какой... странный какой...» — думала Валентина, подходя к нему. Губы её, полуоткрытые от удушья, мелко дрожали.

Встреча получилась не радующая. Второй разведчик тоже перестал рыться в груде железа, сваленного на полу, и стоял, удивлённо глядя на Валентину.

«Уж лучше бы не встречаться!» — подумала Валентина и от досады на самоё себя спросила почти спокойно:

— Здесь ваша база?

— Да, здесь наша база, — подтвердил Андрей и неопределённо развёл руками; в руках он всё ещё держал два косозубчатых кольца.

— Что это у вас? — продолжала Валентина тем же тоном.

— Это? Башмаки. Башмаки для буров, — пояснил Андрей. — Они навёртывались на трубу и при вращении разбуривают породу. Вы видели когда-нибудь работу буровой разведки?

— Нет, я не видела, — сказала Валентина звенящим голосом. — Я не видела работу разведки... Я очень промокла. Где бы мне тут переодеться и согреться немножко?

— Пойдёмте! — виновато сказал смущённый Андрей; он положил «башмаки» и пошёл за Валентиной к дому, куда Кирик втаскивал снятые с оленей вьюки.

«Какой же я идиот! — терзался Андрей, глядя на стоптанные, порыжевшие от сырости сапожки Валентины, на жалко обвисшие поля ее фетровой шляпы. — Какой я невыразимый идиот!»

В просторной избе он сдернул с постели на нарах одеяло, торопливо завесил им угол для Валентины; один край не доставал до торчавшего в стене гвоздя, и Андрей притянул его, накинув на суконное ухо петлю из чьего-то галстука. Он послал одного рабочего топить баню, другого в склад за продуктами, а сам, стараясь не смотреть на отгороженный им угол, принялся усердно шуровать в печке.

— Погода совсем разладилась, — сказал он Валентине, когда она вышла, переодетая в сухое, в его рубашке с подсученными рукавами. — Я очень сожалею, что вы попали к нам в дрянную погоду.

— Вот как! — перебила Валентина, понимая, что он просто не рад её приезду. — Разве я выгляжу такой несчастненькой? Хотя... (она ожесточённо пощипала подвёрнутый рукав рубашки), хотя, конечно, после всех этих приключений нельзя выглядеть иначе.

Больше они не разговаривали.

Идя в баню по грязной тропочке в чьем-то большом дождевике, пиная коленками шумящие его полы, Валентина с досадой перебирала подробности встречи, такой чудесной и такой нелепой.

«Что же это? Ведь я же больше месяца не видела его! И вот встретились, а радости нет. Значит, и любви нет?» — и Валентина сердито рванула к себе дверь низенькой баньки топившейся по-чёрному.

Там было темновато, знойно, сухо, дымок ещё ел глаза.

«Не угореть бы!» — подумала Валентина, раздеваясь на лавочке у двери.

Снизу, из-под полка, пахло прелым берёзовым листом, возле каменки на деревянном корытце ожидал положенный заботливой рукой новый веник.

— Ну, что же, попробуем, — сказала Валентина и облила веник ковшом горячей воды.

Сморщенные, уже засохшие листья сразу окрепли.

«Вот угорю здесь, — подумала Валентина, почти желая этого, но бессознательно наслаждаясь теплом, охватившим всё её назябшее тело. — Они не скоро пришли бы за мной... Он, наверное, не побеспокоится!»

«Вы видели работу разведки?» — гневно передразнила она, вздрагивая от озноба, покрывшего её кожу пупырышками, плеснула из ковша на раскалённые камни, окатилась водой сама и полезла на полок, захватив веник.

Она неумело хлестала себя мягкими, жарко шелестевшими листьями, и волны горячего пара колыхались над нею, Дышать было трудно, но тело её, светлевшее, как перламутр, в этой черной норе, становилось таким гибким и лёгким, точно она выбивала из него всю усталость, всю зябкость и... злость.

— Это же самый настоящий массаж! — сказала она, бросая веник и спускаясь вниз, где стояло корыто.

— Хорошо-о! — сказала ещё она по поводу своего первого «пара», сильно намыливая волосы, закрутившиеся в крупные кольца.