Антонина Коптяева - Товарищ Анна

— Стреляйте, я не боюсь!

— Да я-то боюсь. Какая же вы сейчас: большая или маленькая?

Валентина не ответила, искренне затрудняясь.

— Ну? — поторопил Андрей.

— Я сама не знаю. Может быть, я просто наболтала на себя. Может быть, у всех так!

С разговорами они забыли про Кирика, потом спохватились и пустились нагонять его. С вершины подъёма они увидели, как он, уже далеко внизу, сводил оленей не по прямой, а зигзагами. Местами и Кирик и олени съезжали почти сидя.

— Куда это он затащил нас? — изумлённо сказал Андрей. — Есть же более отлогая тропа.

— Он человек с фантазиями, — переводя дыхание, радостно сказала Валентина. — Да здесь и не он проводник. Это уж мы сами виноваты. — И она начала спускаться первой, не выбирая дороги.

— Осторожнее! — крикнул Андрей, нагоняя её. — Мох мокрый и скользкий. Можно скатиться на скалы.

На каменистой круче он протянул руку Валентине. Она легко оперлась и в следующий момент уже стояла с ним рядом. Он перебрался ниже и опять потянулся к ней.

Пушистая прядь волос задела его по разгоревшейся щеке.

— Вы научились ухаживать? — сказала Валентина, пытаясь улыбнуться.

— Это не ухаживание! — ответил Андрей.

— Что же тогда? — спросила она дрогнувшим голосом.

Он глянул в блестевшие перед ним глаза Валентины (невозможно было оторваться от их сияющей синевы) и, волнуясь, поцеловал её.

— Я полюбил тебя знаешь когда? — спросил Андрей.

Она сидела на белых перилах, держалась одной рукой за железную стойку, другая рука её лежала на плече Андрея.

— Знаю, — прошептала Валентина с гордой нежностью. — Когда я пела? Я никогда так не пела, как в тот раз. И ты посмотрел потом на меня... (лицо её засветилось торжеством). Ты нехорошо думал обо мне до этого?

— Нет, всегда хорошо. Ты казалась мне странной иногда, но никогда — дурной. — Андрей не стал разуверять её, хотя ему думалось, что он полюбил её позднее, когда она, такая измученная, явилась к нему на базу.

— Мне хочется поцеловать тебя, — сказала Валентина тихонько, капризно, весело, но тут же засмеялась и спрыгнула с перил.

Она стояла теперь перед ним, и Андрей восторженно смотрел на неё, продев руки под её жакетик.

Солнце пробило, наконец, серебряную толщу облаков над серой рекой, над серыми горами и, бледное, но тёплое, тянулось лучами в ослепительно белый провал, всё разрыхляя и раздвигая его рваные края.

— Завтра будет чудесный день, — промолвила Валентина, следя за движением солнечных лучей.

— Чудеснее, чем сегодня, он все равно не будет, — сказал Андрей.

— Есть же на свете счастливые люди! — проговорил кто-то позади них.

Они действительно чувствовали себя счастливыми. Присутствие на палубе других людей совсем не стесняло их. Они попросту забыли обо всём на свете. А на них смотрели внимательно...

Проходя узким коридорчиком, пропитанным особенными пароходными запахами — временного жилья, машинного масла и краски — они встретились с моложаво-седым усатым поваром, и только тогда Валентина вспомнила, что именно на этом пароходе ехала она из Якутска на Светлый.

— Ну, как Тайон? — спросил повар, поздоровавшись.

— Здоров. Толстый-претолстый. Ленивый страшно, но совсем не сидит дома, а всё где-то шляется.

— Та-ак... — протянул повар с заметным сожалением и посмотрел на Андрея; видимо, ему хотелось спросить что-то ещё, но он не решился.

— Это он подарил мне собаку, — объяснила Валентина. Войдя в каюту, она закрыла дверь и сказала. — Ты знаешь, я столько, столько раз мечтала об этом. Чтобы вот так подойти к тебе и чтобы твои руки встретили меня.

Андрей взглянул в её доверчиво обращенное к нему, взволнованное лицо и вдруг представил Анну с таким же вот-так свойственным ей выражением открытой душевности, и ему показалось, что пол каюты качнулся под его ногами.

«Да, как же это я?!» — подумал он с ужасом.

Кирик в это время беспокойно бродил по палубе. Ему было непривычно весело и страшно немножко в этой плывущей избе, наполненной острыми запахами. Он не понимал, как могла она так скоро двигаться вверх по течению. Никто её не тянул, не подталкивал, не видно было ни вёсел, ни парусов, только внизу, с боков, хлопали два колеса, взбивая белые горы воды. Какая сила заставляла их так шуметь и хлопать?

Кирик трогал ладонями вздрагивающие переборки, прислушивался, как мелко сотрясался под его ногами пол. Только по этой напряжённой дрожи он догадывался о том, каких усилий стоило пароходу быстрое движение по реке. Длинные волны с загнутыми белыми краями выбегали на песчаные берега, облизывали их, нехотя скатывались обратно или с шумом расшибались о береговые утёсы. Кирик смотрел на них целыми часами.

Потом он шёл к своим оленям привязанным на корме, где стояла ещё за тесной перегородкой тёлка, молодая, комолая, в красных пятнах на спине. Красные эти пятна особенно смущали Кирика, и он, поплевав на пальцы, попробовал даже потереть блестящую шерсть коровы.

Олени стояли грустные: их тоже волновала непривычная обстановка. Трава и груда лиственных веток лежали перед ними нетронутые. Кирик погладил кроткие морды оленей и стал наводить чистоту на полу, как наказывал ему здешний начальник.

— Эй, дагор! [8] Дагор — якутское — друг. — окликнули его с верхней палубы.

Кирик бросил тряпку, подсмыкнул съехавшие в пылу уборки ровдужные [9] Ровдужные — замшевые грубой выделки. штаны, помаргивая, посмотрел наверх. Там стоял человек в слепящебелой рубахе с засученными рукавами, с белым бабьим фартуком на животе, в белой же кругленькой шапочке. Даже усы у него тоже оказались белыми. Кирик посмотрел, щурясь, на этого необыкновенного человека, и ему снова стало весело.

— Здравствуй! — крикнул он дружелюбно. — Ты кто, доктор, что ли?

— Лучше доктора, — отозвался новый знакомец. — Обедать хочешь? Айда ко мне на кухню. Знаешь, внизу, у машинного отделения.

— Айда! Ладно, — сказал Кирик.

Он убрал на место метлу и тряпку, вымыл под умывальником руки, вытирая их о штаны, не без робости вошёл: в душное жаркое полутёмное помещение. Направо был ход, налево ход. Кирик подумал и пошел направо, откуда все время раздавался глухой шум.

Едва он прошёл несколько шагов как перед, ним открылся светлый провал. Кирик замер, прислонясь к стенке. Оттуда снизу тянуло запахом разогретого машинного масла. Железо урчало, лязгало, блестело, ворочалось в глубокой пароходной утробе. Кирик не вошёл бы туда один ни за что на свете. Он уже попятился было, но откуда-то сбоку снова появился человек в белом.

— Ну, чего же ты стал? — спросил он ворчливо-укоризненно. — Экой ты, братец мой, нерасторопный! Боишься что ли? — Он подошёл вплотную к оробевшему Кирику, облокотился на железную загородку, весело подмигнул вниз, разглаживая белые свои усы: — Нравится работка?