Николай Глебов - Бурелом

Снова послышался звонок. Вошли Сусанна, Халчевский и Дегтярев.

— Проходите, господа, — пригласила Строчинская своих гостей и провела в большую комнату, где уже был накрыт стол.

Вошел хозяин. Офицеры поднялись с мест. Приветствуя поочередно каждого из гостей, Строчинский остановился перед Февронией.

— Я очень рад познакомиться с вами как с исполнительницей ярких народных плясок, выражающих, так сказать, дух народа, — произнес напыщенно Строчинский.

— Ну, какая я плясунья, — улыбнулась Феврония, — так себе.

— Жена мне рассказывала о вас. Она в восторге от вашей пляски.

— Господа, прошу к столу, — послышался голос хозяйки.

Гости чувствовали себя непринужденно. Лишь Дегтярев держался особо, он в душе побаивался хозяина.

Феврония, заметив Глашу в коридоре, извинилась и, вышла якобы за платком. Сказала ей торопливо:

— Приходи завтра в полдень к городскому саду. Встретимся у главного входа. — И поспешно вернулась обратно.

Глаша вздохнула с облегчением. «Должно, переменилась характером-то. А может, застыдилась, что сноха в прислугах живет. Про Васю, похоже, забыла. Ишь как возле нее офицерик крутится», — заметив Крапивницкого с Февронией, подумала она.

Ночь спала неспокойно. Тревожила мысль о предстоящей встрече с золовкой. «Подвоха со стороны Февронии ожидать еще можно. Если не признала меня при хозяйке, стало быть, есть на это причина. Хитрая баба. Сычевская порода. Должно, вся в отца». Глаша долго ворочалась на постели и уснула уже перед утром.

На следующий день отпросилась у хозяйки на часок, в полдень вышла из дома. Прошла стороной кладбище и быстро зашагала к городскому саду. Февронии еще не было. Глаша тихо побрела по заснеженной аллее, посмотрела на опушенные изморозью деревья. Взглянула на тусклое солнце, зажатое в «рукавицы», на облака, края которых переходили с ярко-оранжевых на нежно-розовые тона. Тяжело вздохнув, она направилась обратно к выходу из сада.

«Одна в большом городе, никому не нужная, всеми забытая. Нет! — Глаша вскинула голову. — Не одна. Разве плохо ко мне относятся Шмаковы? Какой Иван Васильевич душевный человек, и люди, с которыми я встречалась у него, всегда скажут доброе слово».

Послышались торопливые шаги и скрип снега.

— Давно ждешь? — Феврония подошла вплотную к Глаше. — Ну здравствуй, сношка, — поздоровалась она суховато. Пытливо посмотрела в глаза Глаше. — Не думала тебя встретить в Челябинске, да пришлось. Давно из Косотурья?

— С лета. Я ведь жила на кордоне у дяди Леонтия.

— Никого из наших здесь не встречала?

— Нет, — Глаша отрицательно покачала головой, — не приходилось.

— А мне кажется, я видела Прохора. — Помолчав, добавила: — В какой-то не нашенской форме.

— Не знаю, не встречала.

Обе женщины оттягивали мучительный для них разговор о судьбе Обласова:

— А про Василия ничего не слыхала? — после длительного молчания спросила Феврония.

— Нет. — Глаша опустила голову. Вновь наступило тяжелое молчание. — Похоже, на войне он, — устремив сглаза на верхушки деревьев, промолвила задумчиво Глаша.

— У красных или у белых?

— Не знаю.

— Ну а ты как думаешь дальше жить?

— Как жила, так и буду жить. Деваться мне некуда. В Косотурье, сама знаешь, показываться нельзя. У дяди Леонтия тоже боязно жить, да и в лесу тошнехонько.

— Может, пособить тебе деньгами?

— Нет, не надо. Хозяйского жалованья хватает. Правда, чужой-то кусок порой в рот нейдет, но что поделаешь, война, жить чем-то надо. А как там, в Косотурье? — перевела Глаша неприятный для нее разговор.

— Я живу на заимке в Камагане. В селе бываю редко. Чуяла, что летось свата и Андриана Обласова камышинцы шибко избили, а за что, не знаю.

Глаша свела брови. Она знала, что зачинщиком избиения отца и Андриана был Лукьян. Но промолчала. Ссориться с Февронией ей не хотелось: «Неизвестно, что у ней на уме. Сегодня ласкова, а завтра может сказать хозяевам, что прислуга не в ладах с новой властью, и что тогда?..» Обратилась к Февронии:

— Взамуж не собираешься?

— Найдется жених — выйду. Ты поищи-ка мне его здесь в городе, — уже с улыбкой сказала Феврония.

— Искать не надо. Вчера поглядела на одного офицерика, шибко он вертелся возле тебя, фамилию его забыла.

— Крапивницкий. Избави бог от таких женихов. А хотя, с кем бес не шутит, особенно в нашей вдовьей доле. Ну ладно, — перешла она на серьезный тон, — перед отъездом увидимся. Буду у твоей хозяйки, дам знать. — Круто повернувшись, Феврония зашагала из сада.

В начале марта 1919 года к перрону станции Челябинск подошел, пассажирский поезд Уфа — Челябинск. Из классного вагона показался богато одетый мужчина в шубе на лисьем меху с енотовым воротником и круглой бобровой шапке, которую обычно носят купцы и крупные чиновники из гражданского ведомства. Крикнув носильщика, пассажир передал ему увесистый чемодан и огляделся. Заметив пожилого железнодорожника, приезжий обратился к нему:

— Скажите, пожалуйста, как мне найти дом Толтыжевского, я слышал, что он живет где-то в районе депо.

— А-а, Михаил Адамович, знаю, знаю, — приветливо заговорил железнодорожник. — Вы идите к депо, а там справа от путей на усторонке увидите домик с палисадником и голубыми наличниками. В нем и живет Толтыжевский.

Сдав багаж и получив квитанцию, приезжий направился по указанному адресу.

Дверь открыл сам хозяин — представительный старик — и вопросительно посмотрел на незнакомца. Тот попросил разрешения зайти в комнату и назвал условный пароль. Через полчаса, сидя за чаем, гость рассказал о себе.

— Для колчаковских ищеек я коммивояжер одной из солидных фирм Сибири Борис Яковлевич Голубев, приехавший с образцами изделий в Челябинск. Побывал уже в Уфе, о чем имеется отметка в плацкарте, для нашего же с вами общего дела я Залман Иудович Лобков, командированный Урало-Сибирским бюро ЦК РКП(б) для работы в Челябинске. Кстати, насчет «образцов», которые лежат у меня в чемодане. Не мешало бы взять их сегодня из камеры хранения. Пожалуй, я пойду, — отодвигая порожний стакан, сказал Лобков.

— Может, еще стаканчик выпьете?

— Спасибо. Тороплюсь. Да и документ надо заранее достать. Ножа у вас не найдется? — спросил Лобков. — Думаю посапожничать немножко, — снимая ботинок с ноги, улыбнулся он.

Толтыжевский вышел на кухню и вернулся с ножом. Распоров подошву, Лобков с осторожностью извлек из него свернутую трубочкой бумажку и переложил во внутренний карман пиджака.

— Мандат, — объяснил он коротко хозяину. — Прошу вас, Михаил Адамович, вызвать кого-либо из членов городского комитета партии. Кто у вас представляет коммунистов железнодорожного узла?

— Иванов, Зыков, Соня Кривая, Черных и Зайковский.