Михаил Алексеев - Хлеб - имя существительное

По другую сторону от Меркидона, возле самой его ладони, развертывалась не менее драматическая история. Шла форменная баталия промеж осой и шмелем за обладание малиновым цветком молодого татарника. Меркидон решил было прекратить это побоище, разогнать дерущихся, но вовремя сообразил, что делать этого не следует: тут уж воистину можно в чужом пиру получить похмелье. Враждующие стороны были вооружены обоюдоострым и одинаково смертоносным оружием, и, видимо, потому победителя не оказалось: через какие-нибудь две-три минуты бой закончился, и у подножия молодого татарника, беспечно и весело выкинувшего на солнце свою буйную голову, уже лежали два трупа – осы и шмеля.

Бои шли не только на земле, но и в воздухе. Над Меркидоном, под самой крышей избы, скрестили мечи две бабочки, одна большая, черно-белая, с желтой оборочкой по краям крыл, а другая чуть поменьше, вся нежно-белая, с едва приметным голубым отливом, будто подсиненная. Поначалу Меркидону казалось, что бабочки резвятся, играют – разве могут такие нежные существа драться?! Но вот с черно-белой что-то случилось, взмахи ее нарядных крыльев стали реже, одно крыло вроде бы и вовсе повисло; а нежно-белая, с голубоватым подбивом, носилась вокруг нее, налетала, сталкивалась с той все чаще и нахальнее. Тут же Меркидон не выдержал, вскочил на ноги, подпрыгнул, поймал пригоршней сразу обеих. Белую пожурил и выпустил. Черно-белую, нарядную посадил на лопушок и стерег ее до тех пор, пока бабочка отдохнула, поправила пораненное крыло и вспорхнула.

Меркидон искал глазами, на что бы еще обратить внимание, но вспоминал, что пора выгонять коров, что уже полдень, солнце пошло под гору.

В следующий раз мир его образов был уже иным. Отец привозил с поля стручков. Меркидон вылущивал стручки, часть гороху поедал – лакомство для мальчишек необыкновенное, недаром они еще с весны примечают, где сеется горох, чтобы потом наведаться к нему. Так вот, часть, значит, Меркидон поедал тут же, а часть оставлял. Горькие лопухи на другой день силою мальчишеской фантазии превращались в грачельник, цветки на нем – в грачиные гнезда. В каждое из них Меркидон клал по три-четыре горошины. Они уж перестали быть горошинами, а превратились в грачиные яйца. И сам Меркидон был уже теперь птицей, руки его – крыльями. Он махал ими, паря над лопухами, и с утра до вечера за той же глухой стеной избы можно было слышать птичий грай: Меркидон научился неплохо подражать грачу и голосом.

Птичий крик был то веселый, то тревожный – это когда над грачельником появлялся всамделишный коршун (не важно, что коршун появлялся вовсе не за Меркидоновыми горошинами, ему виделась на земле другая, более реальная цель: клушки водили в траве свои выводки), то зовущий, то негодующий – это когда Меркидону пытались мешать другие мальчишки, особенно Васька, тот самый Васька, который впоследствии спорил со своим другом Петькой насчет небесных светил. Васька, как известно, не терпел никаких фантазий. Мир для него в ту пору был, как вон и для того парящего в небе хищника, наполнен исключительно вещами реальными, такими, которые можно потрогать, подержать в руках, а еще лучше, если вещь съедобная, съесть ее.

Меркидоновы крылья на время вновь становились руками, а руки сжимались в кулаки. Он яростно набрасывался на Ваську, и тот принужден был ретироваться.

Иногда на подворье Люшней приходил Петька – этого Меркидон не прогонял. Петька немедленно включался в игру, дополнял созданный Меркидоновой фантазией мир своим собственным, столь же красочным и захватывающим, и Меркидону было веселее вдвойне.

В десять лет началось очарование лесом. Меркидон и сам не мог бы сейчас припомнить, как, с чего это началось. Может быть, с одного печального для него события. Меркидон очень любил собак. Впрочем, другие ребята едва ли уступали ему в этом: думается, что именно дети первыми сделали важное открытие относительно того, что собака – лучший друг человека. Лучший и преданнейший. Что касается Меркидона, то он мог прийти к такому заключению из собственных наблюдений.

В соседнем дворе вот уже много лет жила собака по кличке Жучка. Она ревностно оберегала этот двор, хотя, казалось, могла бы этого и не делать: ее никто не кормил там. Меркидоновы соседи принадлежали к тому немалочисленному сословию людей, которые всерьез полагают, что собаку надобно держать, но вовсе не надо кормить, она-де сама найдет себе еду. Любой человек тотчас сбежал бы с этакого двора, а собака не бежала. Она защищала его, готова была растерзать в клочья любого, кто вознамерился бы войти в этот двор с недоброй целью. Объяснить это можно, по-видимому, лишь исключительно собачьей преданностью.

У Меркидона с его рыжим псом Трезором была любовь взаимная. Маленьким щенком взял его Меркидон у Маркеловых. Да не просто взял, а купил за самую дорогую в тридцать третьем году цену – за целую ковригу настоящего ржаного хлеба, которой хватило бы всей семье Люшней на три дня. Был Меркидон жестоко выпорот отцом. Отец грозился утопить щенка, но Меркидон вовремя укрыл его, в потайном месте подкармливал молоком, и щенок вырос великолепным псом, в полную меру оценив заботы молодого хозяина: в присутствии Трезора никто бы не рискнул тронуть Меркидошку хотя бы одним пальцем.

Случилась беда. Трезора покусала бешеная собака. Старший Люшня поглядывал уж на двустволку, но пес не стал ждать своей погибели, в тот же день убежал куда-то. Его не было около месяца. А потом прибежал – кожа да кости. Но живой! Позже сказывали люди, что видели эту собаку раз или два в лесу, паслась, говорят, на полянах, точно овца. Кто бы мог из них подумать, что среди множества лесных трав собака отыскивала те именно, какие только и могли спасти ее от погибели!

– Трезор, милый! – обнимал своего друга Меркидон, и из глаз его текли слезы, хотя лицо смеялось.

Теперь Меркидон знал, что у них с Трезором есть могучий союзник – это лес. Он мог бы знать это и раньше, потому что лес не одного Трезора частенько спасал от голодной смерти. Среди лесных трав и кореньев оказывалось столько съедобных, что мальчишки из Выселок в иную пору только ими и питались.

Сытый и ленивый, ты можешь равнодушно пройти мимо вон того гибкого высокого стебелька, разбросившего в разные стороны зубчатые, резные, тоненькие-тоненькие листочки. Твоим ноздрям ничего не может сказать этот острый, пронзительно острый залах, неожиданный для этого хрупкого с виду растения. А для Меркидона и его друзей – это дягиль, вкуснейшее лакомство. Сними с его стебля кожицу, донеси до зубов, сочный хруст, обилие кисло-сладко-горьковатой влаги наполнит рот, и большего наслаждения, кажется, нельзя уж и придумать. Только надо знать, следить надо, чтобы застать дягиль до цветения, чтоб не успело растение отдать свою драгоценную кровь семени.