Михаил Чулаки - Вечный хлеб

— Давай распустим про область. Подскажи только, про какую.

— Ой, дядя Слава, какая авантюра! Как интересно! А как распускать будете?

— Через знакомых, через клиентов. Подумаем. Так про какую область?

Вячеслав Иванович сейчас и сам верил, что можно вот так за обедом решить — и сделать другу рекламу, и тот станет знаменитым, поедут к нему из других городов. А Альгис не верил — видно было, что не верит, что слишком привык иронизировать, чтобы поверить, — а поверить хотелось!

— Область… Ха, легко сказать. Нужно ведь, чтобы какой-то особый метод, особый подход, — тогда поверят.

— Возьми не область, а целый материк: ожирение.

И вреда никому, потому что если настоящая болезнь, так уж пусть к врачам. А этих не жалко. И ты и так с ними работаешь.

— Этих не жалко, попал в точку. А метод? Я ж из них, как из подсолнечных семечек, выжимаю. Силовыми приемами, как в хоккее.

— А надо их на самообслуживание! — подхватил Вячеслав Иванович. Алла вдохновляла его: никогда еще ему разом не приходило столько идей. — Например, чтобы перед массажем обязательно вспотеть! Пусть он час бешено бегает вокруг твоего дома, ты его кладешь мокрого и нажимаешь на какую-нибудь особенную точку на темени или между глаз! Ну твой ведь пунктмассаж на том и стоит. И объясняешь, что так нажать можешь только ты и что после потения эта точка особенно восприимчива. Вот тебе и быстро, и эффект будет, потому что от самого бега. А твое нажатие — вроде гипноза, придаст уверенности.

— Не гипноз, а психотерапия. Гипноз — другое.

— Ну психа. Но скажи, чем не ценная идея?

— И так все поймут, что от бега.

— Ни черта! Нужно-то чудо, а какое в беге чудо? Чудо — чтобы нажать по-особому!

— Какой ты умный, Славуля! Я всегда говорила. Ты бы давно рекламу сделал! А мой — только говорить, только завидовать. Ну чего ругать Джуну? Стань лучше таким, как она!

— Никому я не завидую! — Альгис резко встал. — Только знаю, как на самом деле, меня за нос не проведешь! А не завидую!

— Не-ет, миленький, говори кому другому.

— Ну-ну, не в моем доме. — Вячеслав Иванович сделал движение, каким арбитр на ринге разводит клинчующих боксеров. — Не подавайте пример молодежи.

— Не бойся, дядя Слава, я беспримерная.

Но Альгис уже не мог снова сесть.

— Уже пора. И пример. И Алле надо отдыхать. Мы пойдем.

Что за пример, Вячеслав Иванович понял не сразу, хотя сам только что говорил про плохой пример молодежи, — такая уж у Альгиса манера: временами вдруг начинает говорить отрывисто и малопонятно.

— Только-только хорошо разговорились. — Клава, как умела, многозначительно улыбнулась Вячеславу Ивановичу. — В другой раз, Славуля, буду заходить одна. Я тут часто рядом: то в «Пассаже», то в «Гостином».

В прихожей Эрик снова как бы нечаянно стукнул ее хвостом, а Вячеслав Иванович пожалел, что не может выразить свои чувства так же непосредственно.

— Ничего. Скоро дойду. До самой точки, — туманно пообещал при прощании Альгис.

Вниз можно было не провожать: изнутри дверь открывалась свободно.

Гости ушли, а Вячеслав Иванович вернулся в комнату. Алла сидела в качалке; свет от торшера пробивался сквозь ее легкие волосы, окружая голову как бы золотистым сиянием. И Вячеславу Ивановичу на секунду показалось, что она здесь дома, что ей никуда не нужно уходить.

— Ну что, дядя Слава, будем распускать про средство для толстых?

Как ей понравилась идея!

— Пусть Альгис, это ему нужно.

— Нет, давай и мы! Интересно! Я напишу подруге на Камчатку, у нее отец — в два обхвата!

— Обманешь отца подруги. Не жалко?

— Почему обману? Пусть бегает вокруг дома твоего друга — вот и начнет худеть. Ой, умора! Как представлю картину: его дом, а вокруг толстяки — цепочкой, цепочкой! Кино!

— Напиши, если не жалко.

Немного было обидно, что идея розыгрыша увлекла ее гораздо сильнее, чем дневник бабушки — настоящей бабушки! — вон он лежит: и сама коричневая тетрадка, и копия. Алла, кажется, и забыла про них. А может, так и должно быть: молодым нужна живая жизнь, а не воспоминания?

Кого-нибудь другого Вячеслав Иванович осудил бы беспощадно за пренебрежение дневником, но Аллу уже не мог, для нее он отыскивал оправдания.

— Хорошо у тебя, дядя Слава, а надо идти.

Вот и кончился мираж, в гостях она здесь и никогда не будет совсем дома.

— Ну что ж, проводим тебя с Эриком. — Не выдержал и все-таки спросил: — Дневник здесь оставишь? Дочитаешь в другой раз?

— Ой, я же не успела. Это все твои гости, я не виновата! Я с собой, можно?

— Копию — пожалуйста.

— А сам? Бабушке показать! Вячеслав Иванович заставил себя быть твердым:

— Нет, тетрадку из дома не выношу. Как прочитает про себя дорогая Зинаида Осиповна, еще потеряет нечаянно тетрадку.

— Ой, ну ей же интересно, она же сама перенесла! Сюда же она не может!

— Нет.

— Ну, какой ты!..

Вячеслав Иванович не мог остаться в глазах Аллы обыкновенным жмотом. Пришлось сказать:

— Ты не дочитала, а там и про твою бабушку есть — эту, вторую. Не очень хорошо она тогда проявилась. Поэтому не могу ей в руки.

Алла испуганно — или гадливо? — но Вячеслав Иванович не хотел верить, что гадливо, — отбросила коричневую тетрадку, которую взяла было в руки.

— Тогда и я не хочу! Не буду читать! Подумаешь, тогда! И не верю! Все можно написать. Кому что показалось! Всем верить! Про меня сейчас тоже рассказывают — тоже верить?!

— Да ты прочитай! Чего не верить? Свидетельница есть живая. Хочешь, сходим?

— Не верю и не пойду!

Вот Алла и сделала выбор. Так что же — раззнакомиться с нею? Порвать только что возникшее родство? Так и нужно, наверное, чтобы не предать память матери. Но Вячеслав Иванович не мог. Мать, которую он не помнил, которую вообразил по дневнику, оставалась все же тенью; и не в силах тень внушить такие же чувства, как живая племянница — немножко легкомысленная, только что добрая, а через минуту злая, почти ребенок, но собирающаяся родить…

— Как хочешь.

Вячеслав Иванович сложил пополам машинописную копию, вложил в тетрадку, убрал все в шкаф. И, похоже, Алле сделалось досадно: только что она могла прочитать настоящий блокадный дневник, и не чужой, семейный, — и вот уже не может. Если бы Вячеслав Иванович настаивал, она бы упорствовала только сильнее, но он убралбез возражений…

— А можно, я все-таки прочитаю…

— Зачем тебе? — Он упрямился без всякого расчета — просто обиделся все же. — Ты же не веришь.

— Вовсе не не верю! Ну, может, там что-то… Что про бабушку. Всякому может показаться. А вообще-то верю. Как так: взял и убрал. Я же имею право.

— Если верить, то нужно всему. Ну посмотрим. Придешь в другой раз, никуда он не денется.

— Ну, какой ты. Пользуешься, что тороплюсь. А я и шла, чтобы почитать.