Анатолий Маркуша - Завещание грустного клоуна

Первый пролет удался. Давай еще… Мною распоряжалась неведомая, посторонняя сила. Стоило на очередном пролете скрутить бочку, как я зацепил крылом за условную землю. Раз — покойник! И не успокоился, а повторял фигуру за фигурой, сатанея, теряя голову… Два — покойник! И — три… И — пять… Я уже сбился со счета, пытаясь подбить итог, сколько ж раз побывал в «покойниках». Да-а, хочу — одно, а могу — совсем другое]

Урок, полученный над условной землей, не прошел даром. Теперь я знал точно: чтобы азарт, догнавший меня, не убил, случаем, надо тренироваться, надо осторожно шаг за шагом подходить к намеченной цели.

Прошел не год и не два, прежде чем оно случилось. Снижаясь метр за метром, я подпускал мой умный, мой послушный, мой храбрый мигарек к воде. Смотреть только вперед и чуть влево, приказал себе. Так!

Мы несемся над водной гладью, несемся чуть ниже палубы белого теплохода. Так! Снижаться довольно — велю себе и следом: давай! Тяну ручку управления на себя, тяну плавно и энергично, пока машина не устремляется строго в зенит. Правую бочку крутим, — говорю умнице машине, — хорошо, теперь — левую… и еще правую и сразу — левую… Оказывается, азарт, кроме всего прочего, еще источник счастья. Это подтвердила на днях моя внучка, совершив свой первый в жизни парашютный прыжок, она не уставала повторять, делясь своими впечатлениями, «Ну, я теперь такая счастливая… не могу даже выразить!» И, наверное, никто в нашем доме не мог ее понять лучше меня.

Извилисто вьются мысли, спущенные с цепи, и как же празднует душа, когда тебя выносит даже к недолгому счастью, это похлеще всех виртуальных радостей интернета, набирающих нынче непомерную, мне кажется, силу.

Было время, жил вовсе не задумываясь о старости, с нетерпением ждал, когда получу паспорт — вот дадут и сделаюсь законно взрослым. Дождался? И что? А ничего, как вставал по будильнику и тащился в опостылевшую школу, как отбывал ненавистную повинность в душном, пропахшем потом, мелом и еще чем-то гадостным классе, так все и продолжалось. Наконец, вывалившись из школы, начал работать в вскоре решил — надо жениться, вот уж тогда никто не сможет усомниться в моей взрослости, самостоятельности и независимости. И женился! Об этом уже рассказал. И все-таки ощущения солидности не испытывал. Хотя… хотя по мелочам ума все-таки набирался. Ну, например, давать по любому поводу и даже без особого повода «честное слово», как делал это совсем недавно, перестал. Заметил, без подсказки со стороны, «честное слово» в речевом обороте охотнее всего употребляют проходимцы и жулики… Или такое еще «открытие» сделал — хочешь, чтобы тебя выслушивали, научись не перебивать других. Это давалось с трудом. И хорошо, что с трудом: трудное не есть невозможное, я понял на практике!

Кто-то из записных остроумцев заметил однажды: «Вам пятьдесят? Вы проснулись и обнаружили — ничего не болит, не беспокоит и не мешает, значит, скорее всего вы умерли». Пятьдесят мне исполнилось уже давно, просыпаюсь и думаю: болит? не болит, беспокоит? не беспокоит и не мешает, а жизнь тем не менее продолжается, и совершенно неожиданно возникает желание пойти в цирк. Почему — именно в цирк, сказать затрудняюсь. Цирк моя давняя любовь, цирк — это непрерывающаяся связь времен. Когда-то на заре жизни мама везла меня в Крым. Не знаю с чего и почему мы ехали в спальном вагоне — кругом красный плюш, полированное дерево, одним словом, шик явно нам не по средствам. Но было! И вот я вышел в коридор поглазеть в окошко и обнаружил — место занято. Около окна стоит седой человек в странной бархатной куртке, но куртка — что! На плече у него сидит здоровенная серая крыса. Такого я еще не видывал и естественно разинул рот. Он заметил мое восторженно удивленное состояние и ласково заговорил со мной. Оказалось, что в купе с ним едут еще кое-какие зверушки, и я был приглашен познакомиться. Короче, так состоялось мое знакомство с гениальным дрессировщиком и клоуном Владимиром Леонидовичем Дуровым. Не могу понять, чем я мог ему приглянуться, но после Крыма мне случалось бывать у него в московском доме, где бок о бок соседствовали люди и звери. Никто и никогда уже не смог преподать мне более доходчивый урок дружелюбия, взаимопонимания и терпимости. Наверное, с той поры и началась моя слепая привязанность к цирку. Мне колоссально повезло: я видел на манеже блистательного Виталия Лазаренко, отважного Бориса Эдера… нет, я просто не в состоянии перечислить здесь всех замечательных цирковых, что вошли в мою жизнь, одарили счастливейшими минутами детства и оставили неизгладимый след в душе. Цирк — это праздник. А еще — кураж! Могучий и заразительный! Кураж словечко цирковое, оно вбирает в себя очень многое. Пока есть неистребимое желание блистать на манеже, пока гимнаста манит сумеречная высота купола, пока дрессировщика тянет к его послушным диким ли питомцам или к красавицам лошадям, все это и есть — кураж, — он, не зная сомнений ступает на проволоку, треплет за уши бенгальского тигра, балансирует на шестах и вообще творит такое, чего обыкновенный человек творить не может.

Цирк с малолетства дарил мне радость, цирк заражал этим неописуемым ощущением, что зовется кураж, и когда пришло мое время позволил отважиться на пилотаж в непосредственной близости от земли. Не сочтите за нескромность, согласитесь — дразнить матушку Землю, пилотируя с таким расчетом, что аэродромная трава склоняется в спутной струе твоей машины, и класть голову в тигриную пасть — явления, если и не родственные, то весьма близкие по нервному напряжению, по волевым усилиям, по чистому ощущению победы над собой — смог и еще смогу!

И вот проснувшись, я подумал о цирке. Давно не был. Хочу в цирк. Не странно ли — стоило клочку бумаги — цирковому билету в шестой ряд партера, попасть в карман и помимо воли в моей старой голове пошел отсчет времени: до начала представления осталось восемь часов… семь часов… пять с половиной… четыре часа. За три часа я начал собираться «на выход». Глупо? Смешно? Не знаю…

У входных ступеней первое, что я увидел, была белая лошадь под седлом, потом обнаружил и черную лошадь, тоже под седлом, и еще — пони. Не сразу понял — это цирк зарабатывает себе на пропитание. Гони денежку, возносись в седло, хочешь, фотографируйся в таком авантажном виде, а можешь просто покрасоваться на коне. Позже, уже внутри цирка, открылась возможность запечатлеться на фоне слона, сделать в антракте круг по арене на тех самых лошадях, что встречали у цирка; а в фойе шла оживленная торговля всяческой мишурой, какими-то электрифицированными сердечками, звездочками, змейками… Правда, никто не кричал зазывно: «А ну налетай, торопись, хватай, пока не подорожало…» Но все равно дух убогого торжища, проникший в праздничность цирка, казалось, нашептывал: «Пожалей нас, трудно живем… Звери впроголодь работать не могут… Да и людям — тяжко».