Николай Никонов - Мой рабочий одиннадцатый

Света не была единственной дочерью в семье. Подрастали две девочки сестры-погодки, а отчим все жалел — нет сына. Иногда шутя грозил жене, заказывал со смешком. И хотя никогда отчим не старался обнаружить, что своих дочерей любит больше, чуткая к слову, ко всякой интонации и к ласке падчерица понимала: их любит, ее — только терпит из-за матери, делает вид, что заботится, но уж лучше бы не было такой заботы, когда каждому платью, кофточке, туфлям, подаренным на день рождения и к праздникам, называлась их цена, словно бы для того, чтоб падчерица запоминала, складывала в уме, сколько на нее истрачено. Она росла очень быстро, торопилась взрослеть, а может быть, просто действовала акселерация, о которой теперь так много пишут. Чуть ли не с пятого класса не давали ей проходу поселковые парни; к восьмому Света уже прекрасно умела владеть и властвовать своей красотой. В восьмом, выпускном, молодой учитель математики прямо-таки ни за что выставлял ей четверки — она знала, что на нее смотрят, и знала, как посмотреть в ответ, если нужно.

Закончив восьмилетку, не раздумывая, уехала в город, без труда поступила в торговое училище и уже через год бойко торговала за прилавком кондитерского отдела гастронома. Работа была тяжелая, с вечными очередями нетерпеливых покупателей, все время на ногах, в беготне и поклонах конфетным ящикам. Но чем-то все-таки нравилась ей эта работа, особенно после того, как она попробовала сидеть за кассой, заменяя ушедшую в декретный отпуск толстуху кассиршу. Да, работа за кассой — там все время приходилось считать (и считать точно) чужие деньги — была не для нее. Она с радостью вернулась в отдел, приятный хотя бы тем, что здесь на тебя все время смотрят, подходят, стараются заговорить, ждут твоего ответного взгляда и улыбки, приглашают в кино, назначают свидания, суют записки и приличного вида парни, искатели смазливых личиков, и солдаты с робкими глазами, и стиляги с кудрями ниже плеч, и веселые девочки — «для компании». Даже солидные мужчины, не стесняющиеся при этом своего обручального кольца, даже старички пенсионеры с ласковыми лицами ласковенько расспрашивали про житье-бытье, угощали конфетами, которых она терпеть не могла, приносили цветочки.

Понемногу менялся ее характер. В детские дни неуступчиво-упрямый и своенравный, он лишь сильнее окреп в этой своенравности, стал надменно-жестким, неуживчивым. Она уже научилась смотреть невидящим взглядом, пропускать мимо вопросы, привыкла, что на любую ее грубость мужчины снисходят, улыбаются ей и пытаются отшутиться, и не замечала, как нечто весьма сходное с презрением, с надменной спесивостью все чаще застывало на ее красивом лице, отвердевало, превращалось потихоньку в постоянную маску. Еще в училище пришло умение густо чернить веки, разрисовывать синими и голубыми тенями, в клюковинку сжимать губы, говорить быстро и как бы пренебрежительно-неразборчиво: «Вот еще! Нормально. Что смеяться-то! В порядке!» Не замечала, как язык грубел, все чаще обращался к этим словечкам, заменяющим живое и спокойное слово. И в то же время по-прежнему оставалась она тайно страдающей, никого и никак не могла она найти из тех, кого ждала и кому хотела бы излить свою душу. Может быть, ее нынешний облик накрашенной вертихвостки как раз и отталкивал, отпугивал их, а ей с лихвой доставалось откровенных взглядов, дурацких словечек болтающихся у прилавков пижонов и магазинных парней-грузчиков с руками, не знающими приличий.

С детских лет Света усвоила одно: деньги — всё! О деньгах постоянно говорил отчим, деньги любила мать. Даже девочки-сестры очень хорошо относились к деньгам — у каждой была своя глиняная кошка-копилка из Кунгура, у одной белая, у другой с пятнами. Деньги в семье ценили превыше всего, и Света помнила, держала в памяти, с какими довольными, чтобы не сказать счастливыми лицами, с блеском в глазах мать и отчим пересчитывали отпускные и премиальные, — он приносил их все до копеечки, торжественно передавал жене... Вручал. Деньги... У Светы не было кунгурской копилки, но в этом слове для нее жил запах шелковистых мехов, граненых кристаллов с импортными духами, огни колец и браслетов в витрине ювелирного магазина — она так любила этот магазин, постоянно забегала, примеряла тяжелые подвески, перстни, серьги, торчала у витрин, и на нее, как и на всех толпящихся тут девушек, девочек, женщин, дышало, светило, манило к себе тягучее, сияющее золото. Золото... В этом слове был напевный гром музыки, голубой чад ресторанов, куда изредка приглашали не слишком денежные поклонники. Она не заметила, как стала жадной, до того жадной, что не захотела дать соседке по парте свою ручку — вот еще, тратить стержень! И он стоит денег. И все время искала способы найти, раздобыть, заработать, сэкономить на чем-нибудь: на столовых, на ужинах, завтраках, благо пряники и печенье под рукой, а обвесить, возместить убыток — пара пустяков, надо только знать в лицо, кого можно, кого не стоит. Лучше всего обвешивать тех же парней, девчонок-школьниц, деревенских женщин, опаснее — пенсионеров, мужчин среднего возраста и еще опаснее — городских старух. Все-таки денег не хватало. Тогда она стала занимать их, чтобы купить новое платье, сапоги, меховые шапочки. Чаще других деньги давала заведующая магазином. Давала щедро, без напоминаний об отдаче, и постепенно, словно не понимая, как это так получилось, Света оказалась в таком большом долгу, что старалась о нем не думать. Как-нибудь... Ну, потом... Рассчитаюсь... Света из тех, кто легко забывает.

Заведующая была с ней ласкова, вообще выделяла из остальных продавщиц, и девочки молча ей завидовали, потому что со всеми прочими Галина Петровна была строга, холодна до грубости — ее боялись, и многие, не вытерпев придирок, уходили. И покупатели жаловались на Свету за грубость, но заведующая как могла выгораживала ее, однажды прямо-таки спасла, в контрольном завесе оказалось на сорок граммов меньше дорогих конфет, а ведь точно за такие же провинности, за грубость не одну продавщицу заведующая переводила в уборщицы, увольняла совсем. Все шло хорошо до тех осенних дней, когда в магазин стали поступать арбузы, дыни, виноград и яблоки...

Заведующая вызвала Свету.

— Ну-у, Галина Петровна, зачем же меня! Всегда меня... — отнекивалась Света, стоя у двери и уже все понимая.

А заведующая неподвижно смотрела на нее и кривила губы, причмокивая, точно что-то попало ей в зуб. Потом стала смотреть в окно — ребята-грузчики кидали тару в кузов грузовика. Она думала. И соображала, хлопала ресницами Света.

— Вот что, милая, — сказала наконец заведующая, придерживая рукой дергающееся веко. — Мне нужны деньги... И надо бы поскорее... Ты поняла? Помнишь, сколько ты должна? Ты должна...