Лев Экономов - Готовность номер один

— Кого? — спросил Стахов, с вызовом посмотрев на командира эскадрильи. Ему не нравилась эта мелочная опека. Ведь он, Стахов, кажется, не напрашивался в адъютанты.

— Ну, если бы мы подумали вместе, то, конечно, нашли бы, — ответил Уваров.

— Не хотел беспокоить вас по такому пустяку. Или я не имею права лично распорядиться?

— Имеете. Я ничего не требую, только прошу, чтобы чаще советовались со мной. Как говорится: ум хорошо, а два — лучше. Назначая вас адъютантом, я, конечно, надеялся, что будем работать рука об руку, стараться, чтобы наши люди не были разобщены, а начинаем с того, что не находим общего языка.

Командир говорил вроде бы спокойно, негромко, даже как бы не придавая значения словам, но Стахов успел отметить, что майоровские «конечно» слишком часто стали перемежаться в речи. Стахов чувствовал, что Уваров хотя и не прибегает к приказному языку, но не поступится своими убеждениями. Это уж точно!

Уязвленный до глубины души, Юрий пожал плечами:

— Я, между прочим, думал, что могу иметь свое мнение. Выходит, ошибся. Пожалуйста, могу вообще ничего не касаться.

Уваров встал, прошелся из угла в угол. Стахов достал папиросы.

— Дайте и мне закурить. — Командир остановился, положил ему руку на плечо. Стахову бросились в глаза обметанные нитками обшлага изрядно вылинявшей от стирки рубашки, до желтизны заглаженный ворот.

Краем уха Стахов слышал, что у командира тяжело болеет жена, не встает с постели. Ему приходится частенько и обеды ребятам готовить и даже белье стирать.

Папирос в пачке больше не оказалось. Старший лейтенант с ожесточением скомкал ее и бросил в корзину.

— Ничего, нам хватит одной. — Майор чиркнул спичку и дал Юрию прикурить. — Пойдемте.

Они вышли. Летчики уже шагали на аэродром, как всегда переговариваясь между собой. Уваров и Стахов направились за ними.

— Вы любите читать? — вдруг спросил Уваров.

— Что читать? — не понял Стахов.

— Книги.

— Ааа… — Вопрос показался Стахову чуть ли не оскорбительным. — Допустим, люблю. А что?

— Так, интересуюсь. Я только что прочитал с сыновьями «Таинственный остров», — сказал Уваров через минуту. — Помните финал романа, когда Немо прощается с миром. Там он произносит такие слова: «Одиночество, оторванность от людей — участь печальная, непосильная… Я вот умираю потому, что вообразил, будто можно жить одному!»

Зачем Уваров это сказал — Стахов не понял. Может, командиру и в самом деле вспомнилась сцена прощания с жизнью вождя сипаев, борца за освобождение родной Индии от английских колонизаторов. А может… Впрочем, кто знает, о чем думал Уваров, когда говорил о «Таинственном острове».

Стахов читал этот роман мальчишкой несколько раз и сам хотел быть таким, как Немо. Суровым. Гордым! Сильным. Независимым. И, конечно, неуязвимым. Юрий где-то вычитал, что неуязвим только тот, кто одинок. Нет, что там не говори, а капитан Немо был его любимым героем. Но Юрий никогда не обращал внимания на прощальные слова исповеди Немо. В них угадывалось душевное смятение гордого капитана, пробудившийся интерес и уважение к человеку.

Больше майор не напоминал о Мешкове и, как всегда, был мягок и предупредителен.

К шести вечера в доме авиационной службы появились летчики. Они успели поспать перед полетами и теперь чувствовали себя отдохнувшими, бодрыми. Сейчас им предстояло пройти медицинский осмотр, получить высотные костюмы, парашюты и разойтись по самолетам.

Саникидзе — точно гномик из волшебной сказки — маленький, худенький, с большим крючковатым носом, суетился около летчиков, совал им градусники под мышки, измерял давление, считал пульс. Некоторым — не с очень устойчивыми показателями — предлагал спокойно посидеть на лавочке, которую летчики называли скамьей подсудимых. Кто-то мог разволноваться дорогой — вот и пусть придет в себя, а не придет — значит, это не просто мимолетное волнение. И таких Саникидзе не допускал к полетам.

Летчики откровенно побаивались этой скамьи, а кабинет Саникидзе называли чистилищем. Они боялись всех, кто мешает им летать. Они не любили и болеть. «Болеть лучше шепотом, — говорили они, — чтобы не знал доктор». Теперь в авиации так: заболел гриппом — на неделю не допускают к полетам. А часто болеешь — и списать могут. Даже с небольшим насморком не разрешается подниматься в воздух.

Увидев Юрия, врач приветливо улыбнулся.

— Пройдемте, дорогой, прошу. — Он сидел за столом и листал журнал предполетных и послеполетных осмотров. Здесь на каждого летчика имелась своя страница. — Как себя чувствуем?

Стахов не спеша сел напротив него, вопросы наподобие этого ему казались ненужными, как многое из того, что делал Саникидзе.

— Наши все осмотрелись? — спросил адъютант.

— Все, все. Как мы отдыхали? Что нам приснилось? — Эту привычку называть себя и других на «мы» Саникидзе перенял у старого профессора, когда еще учился. — Мешков нам не мешал? Наверное, бренчал на гитаре: «Моя лилипуточка, приди ко мне, побудем минуточку наедине».

Саникидзе велел летчику раздеться, подошел к раковине и тщательно вымыл руки. «Точно перед операцией», — подумал Стахов с усмешкой. Теперь весь вид доктора как бы говорил: дружба дружбой, а служба службой, сам понимаешь. Саникидзе считал себя первым помощником командира полка в борьбе за безопасность полетов.

Впрочем, доктор напрасно усердствовал. Стахов был здоров. Он вообще никогда ничем не болел. Даже не имел понятия о насморке. Между тем Саникидзе все копался с манжеткой для измерения кровяного давления.

— Айболит, покороче, — сказал Стахов, нервно потирая ладонью грудь. Перед полетами он всегда был несколько возбужден. Но стоило Стахову сесть в кабину самолета, как от возбуждения не оставалось и следа.

— А как, дорогой, покороче? — развел руками Саникидзе. — У нас здесь, понимаешь, нет компрессора…

— Приспособь баллон со сжатым воздухом, — предложил Стахов. — Или не в авиации работаем?

Саникидзе вдруг стукнул себя по лбу.

— А ведь верно! Надо попробовать.

— А вместо длинной тесьмы, которую ты несколько раз обматываешь вокруг руки, нужно сделать зажимы.

— Вы умный парень, — сказал доктор. — Сегодня же попробуем внедрить эти предложения в жизнь. Все сделаем на высшем уровне.

— С тебя магарыч, — улыбнулся Стахов и подмигнул Саникидзе. Капитан развел руками.

— Доктору с летчиками пить нельзя.

— Мы и без доктора управимся. Где там у тебя спирт хранится?

Саникидзе погрозил пальцем.

— Не выйдет, дорогой…

Прежде чем отпустить летчика, он счел своим долгом напомнить ему о психологических особенностях переучивания, устроил небольшой экзамен по знанию характерных ошибок при переносе навыков пилотирования с прежнего самолета, на котором летчики летали еще совсем недавно, на новый. Ничего подобного бывший до него врач не делал, и это новшество не то чтобы не понравилось Стахову, а просто он считал, что ему лично все это ни к чему. Но спорить с Саникидзе не стал. Ведь врач и для других старался.