Всеволод Вишневский - Матросы: Рассказы и очерки

Недостаточно еще объясненная традиция некоторых писателей и публицистов изображать Красную Армию голой, босой, вшивой, несчастной — должна быть истреблена. Это никчемное прибеднение. Так могут писать люди, которые не видели тогдашней мощи революции. В памяти моей и моих товарищей конармейцев встает все движение от Царицына по дуге к Воронежу, Касторной, Валуйкам, Купянску, Сватову, Несветовичам, Попасной, Дебальцеву, Иловайской, Таганрогу, Ростову. На всем этом пути наш глаз — глаз участников боев — видел материальное воплощение пролетарского труда, изобретательности, вдохновения, энергии, самоотверженности. Точно все склады бросили сюда, на юг — шинели, папахи, шлемы, седла, винтовки, шашки, бронепоезда, снаряды, телефонные кабели, санитарные поезда… Я не хочу сказать, что всего было в изобилии, но я хочу сказать, что все это было и все это действовало так, с такой силой, что растрепало и уничтожило все материальные средства, которые были заготовлены для Деникина в России, в Англии, во Франции и так далее. Здесь, в битве на Южном фронте, столкнулись разные исторические качества.

В моей памяти и в моем сегодняшнем воображении стоят живые носители высших человеческих качеств: военачальники, командиры, бойцы Южного фронта.

Железный Сталин. Весь собранный, полный неугасающей энергии. Разносторонне физически развитый, полный новых идей Ворошилов. Атлетически рослый, безудержно храбрый в бою и расчетливый в штабе Егоров. Неутомимый и тоже атлетически сложенный воин, сплавивший в себе опыт трех войн, мягкий с людьми и беспощадный в деле Буденный. Широкогрудый, подтянутый, с открытым лицом донецкий большевик Щаденко. Рослые статные начдивы Пархоменко, Апанасенко, Тимошенко, Ракитин — все смелые, жизнелюбивые. Беспредельной храбрости и выдержки начдив–4 — Городовиков. Чубатые бойцы — донцы. Тысячи бойцов в бурках и черкесках — кубанцы. На рысях идущая в новых красноармейских шлемах 11–я кавалерийская дивизия — воплощение регулярного начала людей, пришедших с заводов и от центральной и северной российской бедноты. Великолепные, щеголевато одетые конники — добровольцы немецкой бригады из–под Саратова.

Бронечасти: наш «Коммунар» № 56, «Красный кавалерист» и «Железнодорожник» — с ног до головы одетые в черную кожу машинисты, токаря, слесаря, матросы… Все эти люди, от Буденного до рядового добровольца, были воплощением здоровья класса.

Весь облик этого фронта, весь облик этой армии, он — как вмещающийся в раму из Днепра и Волги — портрет живой, движущейся баррикады открытых, умных и воодушевленных лиц, широко развернутых плеч и поднятых в удар рук. Я не могу забыть, как на одной из стоянок бойцы баловались гирями — «двойниками» и как Буденный, зажав сразу два «двойника» — четыре пуда, понес их вверх медленно, будто плавно подымал руку в синие небеса…

Армия двигалась безостановочно. Поразительно было видеть какое–то совершенное взаимодействие частей. Вспоминались годы — 18–й и начало 19–го, когда Троцкий истерически требовал поголовного расстрела всех командиров, валя в одну кучу и перебежчиков–офицеров и старых большевиков.

Первая Конная шла с удивительной гибкостью и быстротой. Пехота — с нами шли 9–я и 12–я стрелковые дивизии — не отставала от конницы и бронепоездов. Это значит, что поднявшийся на защиту социализма новый человек, новый гражданин шел и бежал десятки верст в день. Этих скоростей не знают другие армии. Это значит, что ни конницу, ни бронепоезда, ни пехоту не останавливали ни взорванные мосты, ни взорванные рельсы, ни реки, ни морозы. В самые студеные недели, выходя на доно–кубанские степи, Первая Конная не теряла бойцов обмороженными — это было как раз в те дни, когда наполовину замерз пятнадцатитысячный белый конный корпус Павлова.

Наступательный порыв был поразителен. Я помню следующее. На бронепоездах нам полагалось сменяться через положенное число суток. Наступление должна была продолжать следующая смена. При приближении к Донбассу пришла смена с командиром бронепоездов П. Федоровым. Наша смена с безногим комиссаром товарищем Калмацким — он воевал на костылях — отказалась уйти. Нас уламывали, просили — ничего не вышло. В бой пошли обе смены. У первого орудия стоял матрос латыш Фрейман с искалеченной три–четыре месяца назад рукой. Он приспособился действовать одной рукой, как–то помогал себе плечом, грудью, головой. Это был виртуоз–наводчик.

9 декабря мы взяли Валуйки. Здесь Первая Конная явила еще один свой вид: с воодушевленной быстротой одновременно бойцы стали налаживать гражданское управление, топливное снабжение, путейскую службу и т. д. Эшелоны с углем пошли по назначению, сторожа стали подметать пути и платформы, начал работать Ревком, начали работать мастерские.

Армия возвращала жизнь. Армия возвращала то, без чего человек не может существовать — труд. Армия возвращала заботу и любовь к творениям человеческих рук и мозга. Все устраивалось, становилось на места, начинало нормально функционировать. И тут же, параллельно, вставали картины, которые мелькнули несколько недель назад: действия корпуса генерала Мамонтова. Идя с лозунгами: «За великую, единую, неделимую Россию», — они калечили, жгли, взрывали и насиловали эту Россию. О, дело здесь совсем не в военной необходимости разрушительно действовать во время рейдов в тыл противника. Мы тоже действовали в рейдах и были в тылах противника! Но мы никогда не действовали с беспросветностью, с озлоблением, без разбору.

Мы двигались за Валуйки, на юг, на Донбасс! В степи, из балки, показались белые казаки. Тут произошло следующее: человек пять на ходу выскакивают из поезда и кидаются прямо на казаков, готовые брать их врукопашную. Поверх голов кинувшихся хлещут пулеметы всего борта. Бегущие на бой врукопашную вопят — это одновременно какой–то боевой клич и предостережение пулеметчикам не срезать и своих. Все происходит молниеносно, казачий разъезд уничтожен и рассеян. В этом стремительном темпе, все время радостно раздражаемые и воодушевляемые теплыми южными ветрами с Азовского моря, мы идем, строя и возвращая республике ее южные железнодорожные пути. Мы взяли Купянск. На север двинуты новые эшелоны угля.

У Сватова опять, в морозный день, когда на закате небо и снег были красными, мы сшиблись с офицерским бронепоездом и опрокинули его. Я не забуду одной детали: бронепоезда шли по путям у самых хат, и едва упала последняя гильза, население деревни пришло к бронепоезду и по–крестьянски, по–отечески сказало нам: «А теперь давайте вечерять». Для армии был готов и стол и дом.

Конные дивизии, наши бронепоезда и пехота непрерывно чередовали фронтальные, фланговые и обходные удары. Это был непрерывный блеск оперативно–тактической мысли. И ежедневность этих ударов без промаха — ошеломляла и парализовывала противника. Красные всегда появлялись неожиданно в самых уязвимых для белых местах. Взорвав где–либо железнодорожное полотно, белые пытались застраховаться на сутки. Мы ускоряли работу, становились саперами. Нам помогало население. Мы выигрывали десять — двадцать часов. И били противника опять.