Лев Успенский - Пулковский меридиан

Феня в это время рубила с бабушкой Федосьей капусту в амбарушке во дворе и ничего не услышала. Только когда один из солдат, выехав за деревню, выпалил из винтовки, девочка выскочила на придворок.

На горе, выбежав из домов, стояло несколько женщин, глядевших на ведровскую дорогу. Кто-то верхом на серой лошади скакал к Баранову.

Вечером мужики собрались на камни возле перекрестка поговорить. Был прохладный осенний закат: завтра праздник, Покров пресвятой богородицы. Девки ладили с утра в Смерди на гулянку и теперь не знали, итти им или нет.

Мужики, человек десять, собравшись, говорили тише, чем всегда, вполголоса.

Всех интересовал только один вопрос: на сколько времени «эта власть» и когда вернутся большевики? В том, что они вернутся, не сомневался, кажется, никто.

Фенечка, сидя на бревне напротив с другими девчатами, дремала, слушая тихое бормотанье взрослых. Вдруг она шире открыла глаза: народу стало больше.

Какие-то трое неслышно подошли в темноте к сидящим. Мужики негромко здоровались:

— Здорово, темноворотские. Ходите на беседу… Что нового-доброго?..

Трое темноворотских принесли важные вести. Они вообще были народом особым. В Темных Воротах на старом заводе было куда больше партийных, коммунистов, чем в других деревнях. Недавно оттуда в Лугу на партийную мобилизацию пришло человек десять. Корповские тогда смеялись: «Темноворотский коммунистический полк!» Но дело сейчас было не только в этом.

Оказывается, Темные Ворота теперь опустели. Жители кинулись в леса. Кое-кто из них разбежался невесть куда, а другие добрались сюда, до корповских пещер. Сейчас эти трое и пришли оттуда, из пещер. Они хотели предупредить о своем положении, чтобы корповские случайно не навели на них белых. Они звали всех, кто покрепче, у кого есть хоть какое ружьишко, присоединиться к ним (а то вконец заедят, гады!) и партизанить.

Мужики заговорили еще тише. Потом заспорили. Потом кто-то заметил притулившихся на бревнах девчонок и мальчишек и шугнул их:

— А вам что надо, литва? Живо домой спать!

Потом они встали. Некоторые пошли по домам, другие толпой направились огородами к гумнам и сенным сараям. Слушать стало нечего и некого. Фенечка тоже поплелась спать — смущенная, взволнованная, недоумевающая…

На следующий день с утра до ночи шел дождь. Фенечка сидела дома. Прибегали то одна, то другая из подруг, рассказывали подслушанные мелочи.

В Смердях гулянка все-таки была, только скучная, без парней. Один белый солдат пристал было к девчонкам с гармонией, но они его забоялись, и он очень ругался. А в Куту за полтора километра — красные. И никакого фронта нет: кутовские барышни пришли на гулянку, даже не заметив, что «перешли из одной власти в другую». В Луге по стенкам уже висит закон: которая земля захвачена чужая, ту будут отбирать обратно. Который на ней хлеб посеян, тот пополам: половину мужику, половину барину. Худо! Мужики и головы повесили…

Перед самыми уже сумерками бабушка велела добежать до озерка прополоскать какие-то тряпки. Взяв шайку, Феня отправилась, скользя по размокшей глине.

Дождь перестал. Западный ветер ходко гнал невысокие тучи. Озеро, хоть и маленькое, выглядело свирепо — свинцовое, холодное, не то что летом.

Пральные [48] «Пральник» — деревянная лопатка для «выбивания» прополосканного в воде холста. «Пральные мостки» сооружаются для прачек. «Прать» по-староруоски значило «стирать», отсюда и самое слово «прачка». мостки были в крайнем углу, к самому кустарнику. Их заливало волной. Феня с удовольствием начала колотить тряпье тяжелым березовым пральником. Она недавно научилась этому искусству и орудовала с увлечением, до боли в спине, думая о чем-то своем.

И вдруг она испуганно обернулась, услышав за собой в кустах тихий, тревожный голос.

— Матуш! — еле слышно, с трепетом, с подчеркнутой лаской в голосе сказал кто-то в кустах. — Матуш, девоньк! Ты не бойся. Не беги ты от меня, ради Христа!.. Не кричи ты… Я свой, я свой. Подь сюда, матуш!

Феня выпрямилась. Сквозь редкие желтые листья куста смотрело на нее бородатое солдатское лицо. Человек слегка присел на согнутые ноги, видимо, не хотел, чтобы его увидели другие. На нем была голубоватая нерусская шинель. Голову прикрывало маленькое кепи пирожком, так не идущее к широкому лицу и рыжеватой бороде, что не будь Феня испугана, она расхохоталась бы. «Белый!»

Странный человек высунул сквозь кусты одну руку. Согнутым в крючок пальцем он манил девочку к себе.

— Матуш! Не бойся, матуш! Свой я, свой!..

Фенечка была не из робких. Не выпуская из рук пральника, она сделала десяток шагов и остановилась перед кустом.

— Ну?

Солдат разобрал рукой ветки перед лицом. Видимо, он хоть и уговаривал ее быть смелее, очень боялся сам, что его увидят; до смерти боялся.

— Корповская? — жадно глядя на девчонку, сказал он. — Тутошня? — Феня кивнула.

— А чья же ты, девчонка? Не Сениных ли?

— Нет, Лепечевых… Бабина Фенина… Питерянка.

Солдат ахнул. Глаза его вспыхнули.

— Жива ль она? Жива Федосья-то? И дом цел? Все цело? — вскрикнул он, приложив большую руку к груди.

— Ну, а как же? — удивленно приподняла Феня свои очень черные брови. — Почему же это она не?.. — Вдруг она вздрогнула. Внезапно смутное подозрение ослепило ее. Она уже открыла рот, но солдат торопливо, сбиваясь, задыхаясь, заговорил сам.

— Дочушка, милая… Бежи ты к ней… Бежи шибком! Пускай сразу сюда идет. Ничуть пусть не боится… Скажи: мужик твой из плену пришел… С белыми пришел… Дядя Степка, мол! Дезертир он; сбежал от белых. В пещере за Вельскими прячется… Бежи скорей, кровинушка моя, родненькая!..

Он задохнулся… Фенечка хотела сказать что-нибудь, но вдруг повернулась и стремглав, еле удерживая на ногах огромные бабины полусапожки, пустилась на гору в Корпово.

Она стала перед бабкой, «как лист перед травой», удерживая бешено бьющееся сердце, не в силах произнести ни звука.

— Ну?.. Чего ты? Феньк!?

— Бабушка! Ба-бинька… — вдруг распуская губы, взревела девочка, — на озере… На озере, в кусту сидит… Дядя Степа твой… Пришел из плена… Беги скорее к пралищу!

Федосья Лепечева не вскрикнула. Она тихо выпрямилась и на миг закрыла глаза, не веря, не смея поверить… «Редели», сетка, полная золотой овсяной соломы [49] «Ределями» крестьяне северо-западных губерний именовали особый сетчатый снаряд для переноски сена и соломы за плечами. , соскользнув с плеча, упали на землю. Потом большими шагами, без единого слова, она пошла, как лунатик, назад за сарай к озеру. А от избы, виляя угодливо хвостом, явился Орешка.

Фенечка взвизгнула. Она села на корточки перед Орешкой, обняла его, прижала к себе, смеясь, тормошила, тискала.