Лев Успенский - Пулковский меридиан

Тоня внимательно вглядывалась в карту. Да! Сколько раз в детстве она видела из окна дачного вагончика вдали это самое Койерово, когда ездила к тетке в Красное! Сколько раз с девчонками бегала собирать полевые цветы и вот сюда — к Скачкам, и сюда, к военному гвардейскому лагерю, к стрельбищу, к деревне Ластихе, к Никулину, на Каграссарскую гору. Но теперь это была уже не просто пологая, веселая пригородная гора над болотом, поросшая лютиками, ромашками, васильками. Теперь это была «занятая противником высота, доминирующая над расположением наших частей». Теперь каждый метр ее гребня грозил смертью…

Комиссар Мельникова не пожелала задерживаться до завтрашнего дня в тылу.

В семь часов она села в маленький трамвай с роликом на бугеле, ходивший в Стрельну. В 7 часов 30 мнут вышла в Лигове, а около девяти, уже в темноте, случайные попутчики довезли ее на фурманке до Койерова. Она шла по койеровской грязи, а впереди, там, где когда-то пестрели за горой голубенькие, зелененькие, палевые дачки Красного, все время хлопала нечастая винтовочная стрельба. Пятно света побежало у горизонта по неясным перегибам местности, по овражкам, кустикам, холмам. Антонина Мельникова внимательно вгляделась: это и была та самая Каграесарская высота, атаковать которую, видимо, должен был ее новый полк, если через несколько дней красные части действительно перейдут в наступление… Прожектор метнулся, осветил землю прямо перед ней. У перекрестка стоял невысокий столбик. Бумажный квадрат белел на нем. Указатель пути?

Антонина сделала шаг вперед. «Товарищи! — прочитала она. — Решается судьба Петрограда!»

Да, это и был указатель пути, пути к победе. Ленинское воззвание прилетело и сюда, к самой передовой. И Мельникова почувствовала, что на душе у нее стало как-то спокойнее.

Семнадцатого к вечеру тот чернобородый человек, который приносил в мае зажаренных грачей маленькой измученной женщине на Каменноостровском, а потом читал французскую книжку под копной сена в Александровском парке — этот человек быстро и легко взбежал по гулкой лестнице дома 27 по Торговой.

На лестнице было темно. В квартире — тоже. Он не удивился.

— Ну как? Тут? — коротко спросил он. — Да и не нужно света. Так лучше. Проведите меня к нему…

Его взяли за руки и провели. В полном мраке ему навстречу поднялась смутная фигура.

— Это вы, Маленький? Почему Владимир Эльмарович сам не смог? Хотя — все равно. Я неимоверно тороплюсь. Знаете, как теперь ходят поезда? Неизвестно, когда я попаду в Царское… А ведь они… то есть мы… уже в Ижорах Это меньше двадцати верст по прямой. Я могу опоздать…

— Ну, ну! — тихонько засмеялся его незримый собеседник. — Не так скоро! Мы ждем их в Царское к вечеру девятнадцатого, не раньше. Как-никак — мы бросили им навстречу все, что могли…

— Напрасно, — сердито сказал чернобородый.

— Ну слушайте… Нельзя же… Эльмарович меня тревожит. Вы знаете? Он внезапно получил назначение в другую армию… Не пойму… Словом, ему пришлось уехать. Нет, нет, он, конечно, тотчас же вернулся, уже нелегально… Но, сами понимаете: это осложнило дело… Да впрочем, что значит «осложнило»? И так все куда сложнее, чем кажется со стороны… За этот месяц они успели, точно чудом, сделать очень многое. Как, как! Очень просто, как… Седьмую армию — не узнать. Каждый день прибывают сотни коммунистов из всех концов страны… Из Вятки, из Смоленска, из Москвы, из Череповца, кто их знает, откуда еще… И какие коммунисты! Посмотрит такой, мороз идет по коже! Наших командиров снимают, заменяют новыми. Политическая работа развернута на полный ход и — не по директивам Военного совета фронта, а по указаниям Москвы, Цека, Ленина. В таких условиях мы не можем ручаться ни за что: если пройдет еще неделя… Вы не должны терять буквально ни минуты…

— Ч-чёрт! Когда все это кончится? Когда это кончится наконец? Но слушайте… да нет: успеем! Я вчера не выдержал… вышел за город, за Софию, к Баболову. Бегут… Бегут, голубчики! Обозы, сумятица, раненые… Ах, приятно смотреть! А там, к Красному, к Виттолову, на фоне неба — шрапнельки… беленькие… наши… Ах ты, господи!

Впрочем, я не о том, не о том. У меня к вам только два дела, я тороплюсь. Знаете ли вы, когда надо выступать здешним? Новая директива: только когда мы будем у Московских ворот. Понятно? Тогда пусть сразу же с тыла, на все эти проклятые окопы, на все пулеметные гнезда… Все — в порошок. Это вы точно запомните, Маленький. И — передайте завтра же…

Теперь — второе. Откуда предполагается ваш… простите — их, их, их главный контрудар? В центре? Только в центре? Наверное? Это было бы прекрасно. Ради бога сделайте все, что можно, чтобы не было изменений в плане. Если только в центре, только от Пулкова… О, это будет блестяще! Дайте нам возможность пересечь Николаевскую… Большего мы не просим… Так слушайте, я так и передам: «контрманевр будет в центре». Фланговых охватов не будет. А?

Голос второго прозвучал очень глухо из темноты.

— Борис Павлович… Я могу повторить одно: мы сделаем все, что можно… Но… Надо торопиться… Вы, кстати, читали сегодня эту… ну, прокламацию Ленина… Ну, так прочтите, когда пойдете на улицу. Да везде они наклеены. А это — не шутка!

Эти дни — шестнадцатое, семнадцатое и особенно восемнадцатое — окончательно выбили из колеи Вову Гамалея.

С утра он исчезал из дому и возвращался лишь вечером — весь в грязи, но совершенно упоенный: он знал все и видел все.

Он видел поток беженцев, медленно ползший с юга через Пулково: едет телега, за ней тащится, мотая головой, привязанная за рога корова, а на телеге на вещах сидят, дуя на замервшие кулачки, ребята.

Он видел отряды, стянутые со всех концов России, проходящие Пулково. Он наблюдал, как час за часом и день за днем Пулково становилось ближним тылом надвинувшегося фронта.

При нем артиллеристы, прибывшие с Урала, установили на плоской равнине за Подгорным Пулковом, правее и левее Колобовки, десять батарей: 40 орудий, из которых каждое было достойно того, чтобы на него целый день, не отрывая глаз, смотрел тринадцатилетний мальчишка!

При нем из Петрограда, грохоча, приползли и остановились на дворе у Волковых четыре танка. Странные сооружения эти были построены в Петрограде, на Путиловском заводе, там, где работали Женин папа и дядя Миша. Правда, они скорее напоминали трехосные грузовики, чем те слоноподобные чудища, которые Вова видел на меловых страницах «Иллюстрасьон» и «Грэфик». Однако на заднюю пару их осей были нацеплены настоящие гусеницы. Они скребли гусеницами шоссе. Они бесстрашно переползали неширокие канавы Вовка пялил глаза на них: танки! Первые не только в его жизни, но и в жизни Красной Армии…