Геннадий Михасенко - Милый Эп[Книжное изд.]

Из кухни выглянула мама.

— А-а, Сентябрь-Октябрь!

— Здрасте, теть Рим!

— Здравствуй! Живо завтракать, оба!

Она быстро изжарила нам глазунью из четырех яиц, разложила по тарелочкам, налила кофе и занялась еще блинами. Есть я не хотел совершенно. Один вид этих яиц вызвал во мне тошноту, и я живо отделил Авге половину, сделав знак скорее слопать. По лопанью Шулин был крупным специалистом, миг — и яйцо исчезло, без пересадки улетело прямиком в желудок.

Мама кинула нам блин.

— Ешьте! Ноябрь, ты чего миндальничаешь? Смотри, у Аскольда уже пусто, а у тебя?

— Да что-то настроение! — вяло сказал Авга.

— Что?

— Да муторное.

— Вот и ешь, развеется!

— Нет, тетя Рим, тут другое, — возразил Шулин, отправляя в рот второе яйцо и принимаясь сдержанно жевать его. — Со школой вот не знаю, как быть.

— То есть?

— Да похоже, надо кончать восемь и — фр-р!

— Как фр-р? Ты же десять хотел.

— Хотел, да осечка выходит.

Я сбоку воззрился на Шулина, что плетет этот рассчитавший свою жизнь наполовину человек?

— Дома нелады? — спросила мама.

— Да вроде лады.

— С дядькой конфликт?

— Терпимо.

— Что, тяжело стало учиться?

— Да ничего, тяну.

— Может, болен? — все тревожнее допытывалась мама.

— Исключено.

— Так в чем же дело? — вконец растерялась мама.

— Дурью мается, — заметил я.

— Почему? Нет! — спокойно сказал Шулин. — Грызет меня что-то внутри. Вроде как на работу манит.

— А как же геолог с охотоведом?

— Вырву из сердца!

— Ну, Март — Апрель, это, действительно, дурь! Еще наработаешься! Работать в ваши годы — это крайность, когда уж голова совсем во! — И мама постучала пальцами по столу. — Работа сейчас — не тяп-ляп! А восемь классов — это же. анемия! Малокровно и хило! Восьмилетка — это свечной огарок в прожекторе знаний!

Я, наконец, сообразил, что весь этот разговор Шулин спровоцировал ради меня, и решил молча следить, как он из него выпутается, но выпад против восьми классов задел меня, и я буркнул:

— Ну уж, огарок!

— Именно огарок! Вам его суют, чтобы вы дальше не спотыкались, а вы!.. Нет-нет, Август, давай не ерунди, а закатывай выше рукава да берись крепче за ум! Жаль вот, что мать с отцом твои далековато, а то бы они тебе проветрили мозги!

Авга вдруг улыбнулся и сказал:

— Да, на это уж батя мастак — мозги проветривать! Как услышим — с песней идет, так все в голбец к Сучковым, через огород! И сидим до утра, кукуем!

— Вот! А отчего это? От дикости и невежества!

— Коню понятно.

— Коню понятно, а ты — школу бросать! Таким же извергом станешь!.. Не мотай головой, не заметишь, как скатишься! Одна рюмка, вторая и — пошел!

— Нет, тетя Рим, — уверенно заявил Шулин. — Может, курить буду, а уж пить — ни за какие деньги!

Батя выпил и за меня, и за моих детей, а сейчас и за внуков дует!

— Ужас! — только и сказала мама.

— Но я подумаю, тетя Рим, — пообещал Авга — Да н Аскольд вон говорит, что я дурак.

— И правильно говорит!

— Чую. Ну, спасибо за все!

Провожая нас, мама шепнула мне, чтобы я еще потолковал с Шулиным, да покрепче, по-мальчишески. Я кисло кивнул, а выйдя из подъезда, огрел Авгу папкой по затылку. Он рассмеялся и заметил, что это всего лишь маленькая разведка боем и что теперь можно представить, какие ракеты ударят по мне, если я поднимусь в атаку. Все это я и предвидел и предвижу, и этим меня не устрашить; меня настораживал и волновал туман, в который я вдруг погружусь за ясным школьным порогом, так что кпд шулинской авантюры близок к нулю, а вот сам он, преподобный Август, не так, чертяга, прост.

День начинался неправдоподобно голубо и солнечно, как будто природа просила прощения у людей за вчерашнюю крутоверть. Везде еще лежал снег и все было стылым, но уже на частых сосульках шиферных крыш, как на ресницах, скапливались слезы, а с верхушек церковных тополей, потренькивая по веткам, срывались подтаявшие льдинки. Голуби сбились на солнечной стороне церкви. Они облепили все, за что только можно уцепиться, и прямо кишмя кишели, как какие-то гигантские тли. Противные все-таки птицы. Где-то у Чехова читал, что над церковью кружат галки, и у Пушкина, когда Татьяна приезжает в Москву, там стаи галок на крестах. Да и сам я видел галок в Суздале, в Ростове-Великом, а тут хоть бы ворона для смеху прилетела, сплошь голуби. У нас они в двух местах водились: на оперном театре и вот на церкви, словно среди голубей были верующие и неверующие.

Приглядываясь и прислушиваясь к весеннему утру, я, однако, больше внимал себе — во мне тоже шла какая-то весенняя реакция. Из мутной смеси вчерашних событий за ночь в сердце моем вдруг выпал мягкий, пуховый осадок, и, еще не проснувшись, я радостно понял, что это связано с Валей, с тем, что живет на свете такая красивая девчонка сорви-голова, что она знает меня и что у нас с ней есть даже что-то недосказанное. Это меня особенно грело, потому что здесь теплилась возможность новой встречи, чтобы все досказать, а уж когда и где встреча — это детали. Тут еще не было никакой тайны, и я, казалось бы, мог прямо рассказать об этом Шулину, но что-то удерживало меня от оголенных слов. А чувства просились наружу, и не терпелось хоть полунамеком выдать их. И вот, заметив, каким пристальным взглядом Авга проводил через дорогу какую-то толстушку с портфелем, я спросил:

— Авга, у тебя есть девчонка?

— Здесь нету, а в деревне была, — охотно ответил он, нисколько не удивившись.

— Ты же в шестом только классе учился, какие тогда могли быть девчонки? — усомнился я.

— А что, есть правила, с какого класса заводить девчонок? — недовольно спросил Шулин.

— Нет, конечно, но… как-то рано.

— Это вы тут размазываете: рано, нельзя, опасно! А у нас просто! — И Авга пропел мне на ухо:

Любка ее звали, Игошина. Набесимся, бывало, допоздна, а потом я ее провожаю, чтоб никто не напугал. Она заикалась. А этим вахлакам только и давай таких, которых бы испугать! Я их гонял, как поросят. Ничего была девка. Хотя дура, конечно, — что-то вспомнив, поправился Авга. — Как-то идем летом, темно уже, звезды, новолуние. Смотри, говорит, спутник летит. Я башку задрал, а она — чмок меня в щеку, как телка!

— В шестом-то классе?

— Еще в пятом!

— Ого!

— Так я к ней с неделю не подходил!

Я вдруг увидел Валины губы, увидел, как она обмахивает их кончиком косы, и у меня разгорелись уши.

— А дальше как? — спросил я.

— «Как?» — отвадил, коню понятно!

— Хм!.. Ну, а тут что, не нравятся городские?

— Наоборот! — воскликнул Шулин. — Девки тут — будь-будь! Вон видишь, какая цаца пошла?