Анатолий Буйлов - Тигроловы

Николай сидел за столом и крошил в котелок лук. На слова отца он не откликнулся, даже головы не поднял.

«Ну вот, начинается», — с тоской подумал Павел и громко поздоровался.

Не поднимая головы и не прерывая своего занятия, Николай неохотно ответил, и в коротком, вроде бы равнодушном ответе Павел почти физически почувствовал затаенную недоброжелательность.

— Вот и славно, вот и хорошо, — довольный внешне спокойной встречей, воскликнул Савелий. — Стало быть, раздевайся, Павлушка, садись к столу, сейчас будем ужинать...

Проснулись тигроловы задолго до рассвета, намереваясь пораньше выйти из избушки, но пока завтракали, кормили собак, увязывали котомки, проканителились — и вышли только с восходом солнца. Небольшой морозец слегка обжигал лицо, бодрил еще не проснувшееся тело. Шли гуськом. Павел замыкал звено, ведя Барсика. Павел утром предложил Евтею свои услуги, и Евтей охотно отдал собаку. Водить ее на поводке в лесной чащобе хлопотно, то веткой хлестнет ее по морде, и она отпрянет под ноги, то поводок зацепится. А Барсик еще имел привычку тщательно обнюхивать каждый след, встречающийся на пути.

— Ты, Павлуха, не церемонься с этим паразитом! — не поворачивая головы, посоветовал Евтей. — Дерни его как следует пару раз. А то за целый день он тебе так опостылеет, что и тигров ловить не захочешь. Хитрющий пес! Главное, не отпусти его, а то потом не изловишь.

В полдень тигроловы пересекли темный пойменный лес реки и вошли в кедрово-широколиственную зону. Вскоре увидели свежий человеческий след и старые, заплывшие смолой затески на кедровых стволах.

— Артемовский путик, — сдирая с потной головы шапку, уверенно сказал Евтей. — Передохнем малость и пойдем в зимовье...

— До него, Евтеюшко, не близко... — осторожно заметил Савелий, с наслаждением сбрасывая котомку и расправляя плечи.

— Километров пять-шесть. Но дотемна успеем.

— Должны успеть, — рассеянно сказал Савелий, испытующе поглядывая на Павла.

Павел уже не раз ловил на себе его оценивающий взгляд, и это слегка раздражало его.

По застывшему человеческому следу идти было легче. А вскоре он влился в тропу. Справа и слева от нее видны были настороженные на колонка кулемки, попадались и капканные будочки, сложенные из трухлявых пеньков и корья. Тропа вилась рядом с ключом у сопок, густо поросших ельником и пихтой, но вдоль ключа неширокой полосой тянулся чистый кедровый лес, густо испещренный беличьими и колонковыми следами, изрытый и перекопанный дикими кабанами. В каждой настороженной кулемке приманкой лежала ободранная беличья тушка. «Хорошо побелковал, — подумал Павел, — если кладет на приманку не половинку, а целую тушку». В одном из капканов тигроловы заметили живого колонка. Увидев приближающихся людей, колонок рыжей молнией метнулся было под валежину, но привязанный к колышку тросик резко отбросил его назад. Тогда он стал неистово дергаться, пытаясь высвободить заднюю ногу из капкана, но железные дуги держали его накрепко. Прикрикнув на возбужденного, взвизгивающего Барсика, Евтей подошел к колонку. Тот неожиданно громко и пронзительно заверещал и стал кидаться на человека. Евтей левой рукой сунул рукавицу, колонок мгновенно вцепился в нее. Это и надо было Евтею. Он схватил зверька правой рукой за шею, затем, бросив рукавицу, подхватил его, царапающегося, вырывающегося, за грудную клетку, нащупал пальцами маленькое, отчаянно трепещущее сердечко и сильно сжал его на несколько секунд, пока оно не остановилось. Подвесив безвольно сникшего зверька на нижние ветки дерева, под которым стоял капкан, Евтей поправил разрушенный колонком шалашик из корья, насторожил в нем капкан, замаскировал его сухой листвой, которую нагреб из-под валежин, и, удовлетворенно погладив бороду, сказал:

— Теперь колонка мыши не попортят, а в капкан, глядишь, и второй попадет, вот и ладно будет.

Все это Евтей проделал быстро и аккуратно. Павел добивал попавших в капкан соболей и колонков таким же способом. Чувствовал он при этом легкое омерзение к тому, что делал, но иного, более гуманного способа умерщвлять попавших в капканы зверьков просто не было.

Как-то знакомый охотник-любитель, увидев, как Павел быстро остановил сердце пойманного в капкан соболя, обозвал его варваром. Напрасно Павел доказывал ему, что такой уж это промысел. А способ этот старый и надежный, дающий чистую шкурку. Не стрелять же в пойманного зверька из ружья. Через неделю Павел шел с этим охотником по участку. Заметив попавшего в капкан соболя, тот начал яростно топтать его ногами, норовя наступить на горло. Соболь, вдавленный в снег, изворачиваясь, царапался и кусался. Тогда охотник схватил его за горло и, багровея от натуги, начал душить. Соболь, ощерившись, хрипел и таращил глаза, царапая когтистыми лапами рукав телогрейки, пытаясь достать до сжимающей горло руки, и достал-таки. Охотник вскрикнул, выпустил зверька, и тот с неожиданным проворством поволок капкан к бурелому. Охотник, выругавшись матом, догнал соболя, наступил на него и принялся с отвращением толочь его голову прикладом ружья. Вечером, брезгливо морщась, он часа два обдирал этого соболя, соскребая ножом с мездры кровяную слизь. Тушка была в кровоподтеках, мех перепачкан кровью. Натягивая шкуру на правилку, охотник, осуждающе поглядывая на Павла, рассуждал:

— Все-таки не понимаю я вас, промысловиков. Как это можно убивать зверей каждый день? Изо дня в день, изо дня в день! Опротиветь ведь должно. Ты не обижайся, но все вы мне мясников напоминаете. Вот любительская охота — это понятно, это чистый, здоровый азарт! Там все оправдано. А вот чтобы без всякого азарта зверя убивать, просто из-за денег, это, извини меня, живодерство!

Павел не стал возражать охотнику, постеснялся обидеть гостя. Между прочим, этот охотник вместо пяти соболей, как было записано в договоре, сдал промхозу только двух, а четырех, самых темных и пушистых, увез в подарок жене. Не побрезговал, сукин сын, мясницкой добычей, даже в восторге от нее был.

Артемовское зимовье стояло у подошвы крутого склона, на невысокой, заросшей мелким ельником террасе; под террасой, стиснутый ледяным желобом, шумно бурлил незамерзающий в этом месте Антонов ключ. Над заснеженной крышей избушки тонко струился голубой дымок. Уставшие тигроловы взбодрились, зашагали быстрее. Павел все ждал услышать лай артемовской собаки, ее следы были повсюду: и вокруг избушки, и на Тропе. Но собака не лаяла.

«Неужели не чует? Вот и надейся на такого сторожа. Спит, наверное, под дверью...»

Но и под дверью собаки не оказалось, и лишь когда тигроловы подошли вплотную, стали снимать котомки и привязывать своих собак из избушки раздался приглушенный лай. Тотчас скрипнула обитая изюбриной шкурой дверь и высунулись из нее одновременно белая собачья морда с добродушными глазами и заросшее седой щетиной с глубокими морщинами и маленькими сердитыми глазками лицо Артемова. Черные волосы на его голове вились кольцами и топорщились во все стороны.