Эльза Бадьева - Допуск на магистраль

Обжигаясь морозом, принимая в распахнутую душу гармоничное великолепие природы, Петька вдруг ухватил глазом что-то постороннее. Какое-то несоответствие. Ухватил на мгновение, тут же потерял, но за его спиной произнесли: «Сто одиннадцатый», и он все понял. Лена писала: наледи...

Вода пробивалась из земли, из-под снега и льда, парила, растекалась на бугристой, желтоватой поверхности, неотвратимо наращивая слой льда такими же нездоровыми, отвратительными оплывами. Эту изъязвленную коросту долбили ломами и кайлами солдаты-строители, чистили уже пробитую траншею, пытались отводить по ней вроде бы и не подвластную законам физики воду.

В полдень держалось здесь минус сорок три, сейчас, к вечеру, температура упала ниже, а вода сочилась, лилась, текла по участку, и мороз, коварства которого не выдерживало железо, был бессилен унять ее.

— ...А в прошлом году? — спросил Петька у помощника машиниста. Тот только махнул рукой.

— В прошлом вагончики по маковку в лед вмерзли. Да и сейчас: тепловозы идут, а машины стоят. Совсем залило автодорогу. До поверхности моста сорок сантиметров осталось... — Путевой мастер Володя знал все и, пока ехали до Заболотной, рассказал не только про эту зимнюю речку, как злого джина выпущенную неосмотрительными строителями из-под земли, но и о тех беспрерывных летних дождях, которые, как писала Лена, могли соперничать с тропическими ливнями.

Дожди эти наделали дел: образовали раковины на подходах к мостам, залили станционные вагончики, легкомысленно поставленные в низинах, попортили связь. Другими словами, обнаружили все самые уязвимые места. И это было, пожалуй, не столько плохо, сколько хорошо. Природа сделала проверку на качество работ. Строители приобрели опыт.

Станция Заболотная, как и Пурикан, промелькнула двумя маневровыми путями, двумя вагончиками, над трубами которых, вытянувшись двумя длинными шестами и не шелохнувшись в безветрии, стояли дымы. И опять машинист сбросил скорость, «на цыпочках» (пять километров в час) стал подходить к очередному мосту — тому самому, на сто девятнадцатом.

«Провалился», — смеялась по селектору Лена. Ну, не провалился, конечно, понимал Петька, но что-то с ним есть, с этим довоенным еще мостом. Тепловоз тянул состав со скоростью медленного человеческого шага. Володя в одном форменном пиджачке — то ли не успел, то ли забыл накинуть полушубок — выскочил прямо в снег, убежал вперед. Ходил там по мосту, толковал с инженерами-мостостроителями, потом поднялся в заднюю кабину, попросил машиниста, ехавшего там пассажиром, последить за приборами на щитке: боялся саморасцепа.

Белая и черная стрелки манометра чуть вздрагивали, но вели себя, в общем, прилично. А сам Володя, высунувшись в окно, зорко следил за вагонами.

Наконец люди с моста ушли, и на него осторожно вполз первыми своими колесами тяжело груженный состав. Он тянулся по мосту бесконечно долго. Машинисты и помощники на двух тепловозах работали напряженно и... ювелирно. Путевой мастер так и стоял без пальто, до пояса высунувшись из окна. И даже Петька, бесполезный сейчас, безответственный пассажир, ощущал не только тревогу, но и болезненное мускульное напряжение во всем теле, словно и он тянул — вытягивал с неблагополучного моста груженный машинами тяжелый поезд.

Состав, изогнувшись подковой, двигался почти незаметно, и все-таки наступил момент, когда последний вагон с кондуктором на тормозной площадке благополучно миновал ненадежное пока, подлежащее модернизации «искусственное сооружение».

Не успели бригады отдохнуть на участке более благополучном, как снова — скорость до пяти километров, внимание — на приборы и стовагонную змею состава. Снова мост, на этот раз новый, на сохранившихся старых опорах, высоченный, пятипролетный... Его наводили в декабре на таком же безветренном, как сейчас, но более жестоком морозе. Минус шестьдесят показывал северный — особый — термометр, потому что обычный, предел которого пятьдесят — пятьдесят пять градусов, здесь не годится.

Двенадцать часов в пути. В кабине тепловоза. А всего Петька не спит уже тридцать четыре часа. Путевой мастер Володя, заприметив его состояние, гонит в заднюю кабину: «Иди, парень, вздремни». Там свободны оба кресла — все «пассажиры» собрались здесь, возле машиниста, ждут отправления, пошучивают, обсуждают состояние пути.

— В прошлом году от Заболотной до Беленькой по десять раз состав разорвет. Рельсы горбатились и косили. — Это говорит кондуктор со станции Тында, бывалый человек, общительный.

— В прошлом году... А сколько же шел от Бама до Тынды первый состав?

— Сутки, — спокойно отвечает машинист. — Дошли до Заболотной и ждали...

— Чего ждали? — не понял Петька.

— Приказа двигаться дальше.

А он-то думал: бежит этот первый, «сквозной» поезд по свеженькой ветке во всю прыть и точнехонько прибывает в Тынду к самому митингу. Глупо, конечно, думал. Проложили дорогу — это верно. Дорогу все еще строят — это тоже верно. Подгоняют, выравнивают путь, переносят с проектов на «местность» разъезды и станции, монтируют автоматическое управление... Подбирают и учат кадры.

Когда все будет сделано, передадут ветку МПС. И тогда уж не проехать в тепловозе, запросто беседуя с машинистом. Пассажирский поезд, плацкарта, купе... «Постель берете?.. Вагон-ресторан открыт до одиннадцати...» Какой подарок — видеть рождение дороги! Какое счастье — быть ее строителем!

Он ушел все-таки в пустую кабину, сел в кресло перед приборным щитком. Поезд тронулся. Многолюдная, заставленная жилыми вагончиками Беленькая, словно прощаясь, тянула вслед стрелы желтых огромных кранов.

Похоже, он задремал. Проснулся от характерного перестука колес, бегущих по мосту, и удивился: колеса бежали по мосту бойко и весело. За окном поднимались высокие и крутые сопки, изящно изгибалась самоуверенная река Тында.

Нет, спать было нельзя. Он стал думать о Лене. (Имя-то ведь прямо бамовское: Лена — река, Лена — станция. Западный участок...) О ее нелепом и очень милом звонке. (Надо же — упросила диспетчера, разыскала на линии... С Потаниным они, должно быть, просто знакомы. Кстати, почему его все зовут только по фамилии?..) О том, что завтра он разыщет ее.

Поезд шел великолепно. Забылась тревога, пластунские переходы всех чертовых мостов. Впереди была Тында — город строителей, столица всей магистрали, резиденция начальников и кадровиков, которые теперь не скажут ему «нет».

Пришли Володя и кондуктор из Тынды. Петька поднялся было, но его усадили обратно, устроились: один — на откидном, другой — в кресле помощника. За окном было уже темно, и приборы уютно, мягко светились в полумраке кабины. Все стрелки жили, пульсировали, повторяя показания приборов головной кабины, молча докладывали о состоянии механизмов, наличии горючего, масла, воздуха (в тормозной системе). Все было в, норме. Трудный рейс заканчивался благополучно.