Эльза Бадьева - Допуск на магистраль

— В райком заявление отнес. Может, через неделю уезжать, — спокойно добавил Григорий.

Через неделю он действительно уехал. И не один, а во главе целой компании сельских хлопцев, среди которых был даже Петр Спасский. Последние дни перед отъездом все они держались вместе. Измозолили географическую карту, выучили наизусть города и станции, которые предстояло проезжать. Из рассказов, из книг набрались знаний об Урале. Больше того, еще не уехав из родного села, они, казалось, полюбили далекий холодный край, куда прежде ссылали каторжников и куда никто не уезжал по доброй воле.

На вокзале Григорий у всех на виду поцеловал Марийку и громко предупредил:

— Построим город — за тобой приеду. Так и знай!

Стали приходить письма. С дороги, со штемпелем далеких станций и городов. И наконец с места. С места письма шли бесконечно долго. И особенно тщательно был выведен на них обратный адрес: «Уральская область, Магнитострой...»

Марийка нетерпеливо раскрывала треугольники, торопливо прочитывала густо исписанные листы, прятала их в книжках на этажерке, потом доставала, перечитывала, прятала снова. Это были даже не письма, а, скорее, странички из дневника. И рассказывали они о событиях так подробно, что Марийка будто сама видела людей, о которых шла речь, видела небо, под которым они живут, землю, на которой строят крупнейший в стране комбинат. И если бы даже не читала в газетах, она не упустила бы ни одного события из тех, что происходили на стройке.

1929 год, март.

...Степь. Угрюмая, холодная, бескрайняя. 145 километров от последней железнодорожной станции. Оседает потемневший мартовский снег, тает под тусклым, невеселым солнцем, смешивается с рыжей глинистой грязью. Бездорожье...

И по этому бездорожью, по этой неприветливой степи идут люди, тянутся подводы. Стонет недобрый ветер, угрюмо вздымаются, над степью голые, безлесые горы. К подножию одной из них — самой мрачной и самой большой — днем и ночью стекаются со всех сторон люди. Русские, киргизы, татары, казахи, украинцы... С Дона, с Днепра, с Кубани, с привольной и полноводной Волги. Выгружают с разбитых дальней дорогой телег и местных уральских тарантасов полотняные палатки, по-хозяйски осматриваются.

Да, невесело.

Григорий выбирает для палатки место повыше, натыкается на тяжелые, осклизлые от талого снега глыбы — не то камни, не то огромные комья земли. Чуть не падает и со злостью пинает край глыбы тупым носком сапога.

— У, черт!..

Подходит Венька Чуйков — новый дружок Григория, рыжий разбитной парнишка. Приседает на корточки и чуть слышно благоговейно произносит:

— Смотри-ка ты! Руда...

Григорий тоже наклоняется. В изломе глыба тусклого пепельного отлива с крохотными зернами кварца.

— Окисленная... — завороженно шепчет Венька. — И на самой земле. Богатство-то какое!..

Он тагильчанин, потомственный металлург. И отец и дед работали на старом демидовском заводе, а сам Венька полтора года был подручным сталевара, так что по части металлургии он для Григория авторитет.

И Григорий проникается еще большим уважением к земле, на которой стоит, к хмурой горе Магнитной, так неприветливо встретившей новоселов.

1929 год, май.

...У подножия горы Магнитной вырастает палаточный городок. Строители расчищают площадки, роют котлованы, сколачивают бараки-времянки. От станции Карталы тянут к Магнитке железную дорогу, а пока 145 километров бездорожья все еще «отделяют строителей от мира». Подводы идут медленно, застревают в грязи и не успевают подвозить инструменты, материалы, продовольствие.

А потом приходит в палаточный городок весна. Приветливее выглядят под ласковым солнцем унылые горы, буйной зеленью одевается степь. Длиннее становятся дни, больше успевают строители сделать дотемна. Приходит к новоселам лирическое настроение, и по вечерам слышит бескрайняя степь привезенные сюда со всей страны песни. На тридцати шести языках.

Григорий слушает их и думает о Марийке, при свете керосиновой лампы пишет ей длинные письма. А иногда уходит с Венькой и Абдуллой Аламовым — колхозным пастухом из-под Казани — через степь, через мелкий, похожий на ручей Урал в старую казачью станицу Магнитную. Там любят старики рассказывать хлопцам о давних временах, когда по царскому указу переселили сюда казаков из далеких придонских степей и велели строить крепость, которая охраняла бы оренбургскую пограничную линию.

Казаки приехали с семьями, обосновались и полтора века враждовали с местными белорецкими мужиками, работавшими под горой. Летом те долбили кайлами руду, ссыпали в кучи, зимой везли санными обозами за сто верст, к заводу. Казаки же считали, что гора на их земле, и не разрешали вывозить руду, хотя сами ею не пользовались. Избивали возчиков, опрокидывали сани... И только когда прибывало из Белорецка заводское начальство, когда выкатывали казакам бочку водки и подносили коменданту крепости подарки, конфликт улаживался. До другого раза.

...Григорий, Венька и Абдулла сидят где-нибудь на завалинке добротного высокого пятистенка, смотрят, как разгорается и притухает в темноте тяжелая казацкая трубка, и слушают о походе Пугачева, о том, как брал он в 1774 году крепость Магнитную и как на Белорецком заводе работные люди отливали для пугачевского войска пушки. Железо для этих пушек выплавлялось, между прочим, из руды горы Магнитной.

Григорий старается представить себе этот Белорецкий завод с одной маленькой домной, с тесовым забором вокруг дымных цехов, и не может. Другая картина занимает воображение. Просторные, светлые корпуса... Высокие, чуть не под облака трубы... Умные, сильные машины... Переплетения подъездных путей... И — город! Настоящий большой город на месте этой бескрайней степи. С прочными каменными зданиями, красивыми улицами, площадями, бульварами.

Парни возвращаются домой и по дороге наперебой мечтают. Абдулла закатывает до колен штанины, заходит в прохладный мелководный Урал, сыплет татарской скороговоркой:

— Кто-нибудь потом меня не поверит, что по Урал пешком бегал. Кто-нибудь потом от один берег до другой на пароход плыть будет.

— Почему «кто-нибудь»? — поправляет Григорий. — Мы же сами и не поверим.

Проходят брод, натягивают сапоги и продолжают мечтать:

— Сейчас вроде по комбинату уже идем.

— Нет, по городу. Комбинат правее будет.

Хмурая, голая, лежит под черным небом уральская степь, а ребята видят в этой степи огни будущего комбината, зарева над гигантскими домнами. В мертвой, застывшей тишине слышат дыхание машин, гул мартенов... Больше того, они слышат шелест листьев на тех деревьях, которые будут расти вдоль широких и стремительных улиц нового города...