Эльза Бадьева - Допуск на магистраль

Спрыгнула с подножки и другая воспитательница. Поезд сразу же тронулся — резко и быстро, — и мужики, ухватившись за поручни, стали запрыгивать на ходу. Они все задержались в дверях и на подножке и, пока было их видно, что-то кричали, махали руками, и из разбитого окна тоже махали, а ребята и воспитательницы хоть и отвечали тем же — смотрели больше не вслед поезду, а на крытый брезентом грузовик, стоявший совсем рядом с дощатой дырявой платформой.

В синюю щетку дальнего леса нырнул хвостовой вагон, и ребята зашевелились, загалдели, а воспитательницы запоздало кинулись их пересчитывать.

Тогда подошел к ним мужчина в поношенной офицерской шинели и высокой заячьей шапке. Назвался директором детского дома Валентином Кузьмичом. Придирчиво осмотрел ребят, завязал на нескольких грязных подбородках ушанки и, отведя в сторону одну из воспитательниц, спросил:

— Что это они у вас все время жуют?

Воспитательница невольно коснулась рукой своего кармана, покраснела и безнадежно сказала:

— Мы ничего не могли поделать. В вагоне там... угостили.

— Покажите, — попросил он.

Еще больше краснея, она вынула из кармана с одной стороны слоистый, сколотый, с другой — размякший, влажный кусок жмыха.

— И вкусно? — пошутил Валентин Кузьмич.

Воспитательница совсем смутилась.

— Ну, ладно! — махнул он рукой. — Поехали.

Кое-как разобравшись парами, ребята пошли к машине, а через час их уже принимал, осматривал детдомовский врач, мыли, терли мочалками сердобольные нянечки, и разрумянившаяся повариха досыта кормила пышным омлетом из яичного порошка.

— ...Анна Максимовна Миронова, — все еще говорил директор. — А попала ты к ней от Варвары Матвеевны Чернотоповой. А Варваре Матвеевне передали тебя солдаты, выходившие из окружения. Нашли они тебя на дороге, одну. Больше ничего о тебе не знали. Как ты одна-то осталась, не припомнишь?

Валентин Кузьмич спросил безнадежно, знал, что не однажды затевали этот разговор воспитатели, когда ребят только что привезли, и в детской памяти свежи были обездолившие их трагические события.

Алена сидела, опустив голову.

Валентин Кузьмич поднялся, сходил в кладовую, принес оттуда полосатый мешочек. Развязал, бережно вынул маленькое красное пальто, такой же красный — в оборочках — капор, исцарапанные, побитые желтые ботинки, чулки, платье, трикотажную кофточку, рубашку...

— Вот видишь, — осторожно сказал он и взял в руки капор. — На всех вещах метка: «А. С.» Тебя и стали звать Аля. Еще там, в деревне. Болела ты долго. И не говорила ничего. А на имя это отзывалась. Вот видишь... — Валентин Кузьмич внимательно посмотрел на нее. — А может, раньше тебя Александрой или Анной звали...

— Меня звали Аленой, — испуганно сказала Алена. — А когда надевали вот этот капор, я ревела. Он был очень... глухой.

Ее глаза округлились, заблестели лихорадочно, беспокойно.

— Капор на меня... мама надевала? — спросила она тихо и удивленно.

Валентин Кузьмич молчал, боясь спугнуть ее.

— А еще собака была. Лохматая...

— Постарайся вспомнить свой дом, — сдерживая волнение, осторожно попросил Валентин Кузьмич.

Алена долго и напряженно молчала. Он старался не смотреть на нее, но все-таки увидел, как большие, расширенные глаза ее заморгали часто-часто и до краев наполнились слезами.

— Ничего не знаю, — сквозь слезы сказала она. — Вот уже который раз: начну вспоминать — собаку эту черную, лохматую помню, а больше ничего не помню. А может, собака и не наша была, а соседская? Я боялась ее.

— Ну, не надо, не надо, — мягко заторопился Валентин Кузьмич. — Давай-ка все уберем.

— Надо! — резко перебила его Алена и уже не могла остановиться, закричала сквозь слезы: — Надо! Надо! Я, наверно, когда-нибудь смогу вспомнить!

Он торопливо убирал вещи в мешок, а она тащила их обратно и снова судорожно раскладывала их на диване. Теперь это были не просто капор, ботинки, платье... Это были вещи, которые надевала на нее мама, в которых она бегала, по двору, по комнатам своего дома, в которых ходила гулять, держась за руку отца...

Метки, наверно, вышивала мама... Ровные, аккуратные буквы выведены оранжевыми нитками. Их, видимо, не хватило, таких ниток; на одной метке половина буквы «С» и точка — желтого цвета.

Алена все смотрела на эту двухцветную метку, уже не плача, а глубоко задумавшись. Валентин Кузьмич, устало опустив руки, сидел рядом, тоже задумавшись.

В дверь постучали, и оба они вздрогнули.

Директор открыл, но никого в кабинет не пустил, а сам вышел в коридор.

Алена подумала, что, наверно, это ищут ее, и стала нехотя, медленно складывать в мешок вещи. Убрала платье, чулки. Подержала в руках капор: одна лента была оторвана. Убрала и его. Долго, старательно свертывала пальто и удивлялась: неужели она была такой маленькой? И без того измятое, ей не хотелось мять его еще, и, чтобы положить аккуратней, Алена снова все вытряхнула из мешка.

Валентин Кузьмич закрыл дверь, вернулся к дивану. Алена стояла над разбросанной детской одеждой бледная, с клочком бумаги в руках.

— Это... — растерянно сказал он, — адрес... Кто-то из солдат оставил.

— Да нет! — ухватилась за его рукав Алена. — Никакой не солдат. Смотрите!

Она протянула ему неровный, истрепанный клочок бумаги и показала на заглавную букву написанной там фамилии.

— Буква «С». Та же самая!

Она затормошила его, радостно и горячо что-то заговорила и, неожиданно оборвав себя, замолчала на полуслове.

— Валентин Кузьмич, — прошептала Алена, — а вдруг это папа?

И села на диван, прямо на разбросанную одежду, сраженная этой своей догадкой.

— Аля, милая, — погладил ее по голове Валентин Кузьмич. — Это не папа. Это чужой человек.

— Но смотрите же! — она все держала в руках записку и показывала пальцем на заглавную букву «С». — Надо же написать! Надо сейчас написать, Валентин Кузьмич! Если не папа, так, может, это мой брат?..

Она снова вскочила и, заглядывая ему в лицо, стала взволнованно, радостно, сбивчиво говорить, что, конечно, это кто-то родной, что не мог же чужой человек просто так, ни с того ни с сего оставить свой адрес...

— Ведь зачем-то же он оставил, — раскрасневшись, говорила и говорила она, и Валентин Кузьмич не в силах был ее успокоить. — Я напишу! Я сегодня же напишу!

Алена быстро, не глядя и не свертывая, побросала в мешок одежду, торопливо завязала его. Аккуратно свернула бумажку, зажала ее в руке.

— Можно мне это взять?

Валентин Кузьмич сел к столу, переписал адрес на чистый лист и подал его Алене.

— Подлинник надо сохранить, — объяснил он.

Теперь Алене не терпелось уйти. Едва сдерживаясь, чтобы не убежать, она отступала, отступала к двери и наконец взялась за ее ручку.