Эльза Бадьева - Допуск на магистраль

Валентин Кузьмич взял Аленину руку, неуклюже погладил ее и, не переставая улыбаться, сказал:

— Ответ на твое письмо есть.

Она резко вскочила, но Валентин Кузьмич мягко усадил ее обратно.

— Подожди... Ты думаешь, письмо пришло? — догадался он. — Нет. Не письмо.

Он все гладил и гладил вцепившуюся в старый дерматин ее маленькую руку и, уже много раз испытавший волнение встреч, разлук, потерь, обретений, много раз переживший и радости и крушения ребячьих надежд, — робел и терялся перед еще одним изломом горькой детской судьбы. Он не умел сказать так, как хотел бы, и потому говорил не прямо, не определенно, а как-то вокруг, издалека, словно тянул время, чтобы и собеседника и самого себя успокоить перед трудными, решающими словами. Однако этим он только изматывал и себя, и других и не помогал, а скорее мешал, задерживал естественный ход событий.

— Не письмо, нет... — бесполезно повторял он. — Совсем не письмо.

Алена впилась в него лихорадочными глазами, а он, избегая ее взгляда, говорил:

— Вот увидишь, все будет хорошо. Ты только не волнуйся.

Лилия Петровна нетерпеливо поскрипывала стулом. Алена ждала.

— Я тебе сейчас все объясню. По порядку, — не мог остановиться совсем отвернувшийся от нее Валентин Кузьмич. — Там, в Ленинграде, действительно никого не оказалось.

Он говорил куда-то в сторону, но руку Алены не выпускал, и ей было тепло от его широкой сухой ладони.

— Письмо хотели возвращать, но о нем узнала знакомая той семьи, их бывшая соседка. И передала человеку, который приблизительно знал, в каком городе... Стали писать в адресное бюро. Потом...

Валентин Кузьмич окончательно увяз в собственных окольных фразах и беспомощно замолчал.

Алена медленно вытянула из ладони Валентина Кузьмича свою руку. Не отрывая от него ждущих глаз, поднялась с дивана.

— Ты подумай и все сама реши, — наставляя, сказал он и, окончательно обессилев от старания подготовить Алену, рубанул сплеча: — Вот он и приехал за тобой, Антон Николаич...

Он облегченно, обрадованно заулыбался Алене, а та вдруг заплакала. Беззвучно, тихо, как умеют плакать только взрослые, и сквозь слезы жалобно, устало спросила:

— А где же он?

Валентин Кузьмич взял ее за плечи и повернул к «ревизору».

— Да вот же!

Алена перестала плакать и в ужасе попятилась. Лилия Петровна удержала ее. А «ревизор» неуверенно двинулся к ним от окна.

Он не успел подойти, не успел ничего сказать, и Алена даже не рассмотрела его лица, она только услышала скрип старых половиц под его приближающимися шагами и, не владея собой, испуганная, побледневшая, выбежала из кабинета.

Никого не замечая, она пробежала коридорами, двором и, как была — в платье и туфлях, — упала на свою тщательно застланную постель.

Лилия Петровна пришла, когда Алена уже перестала плакать, но лежала все так же, опрокинувшись лицом в подушку, уставшая и ослабевшая от слез. Села к ней на кровать, спросила участливо:

— Завтракать пойдешь? Или тебе сюда принести?

— Не хочу, — сказала Алена в подушку и опять всхлипнула.

Лилия Петровна погладила ее по голове, приподняла лицо от подушки и осторожно кончиком простыни вытерла заплаканные Аленины щеки.

— Пойдем вместе. Сегодня пирог с яблоками...

И от этого ее ласкового участия, от бережного прикосновения ее рук Алена остро почувствовала жалость к самой себе, но сдержалась и больше не заплакала. Поднялась, пригладила смятую постель и пошла с Лилией Петровной в столовую.

Там уже шла уборка, и только маленький столик в углу у окна был накрыт. Лилия Петровна подвела Алену туда, и одновременно из другой двери подошли к этому же столику Валентин Кузьмич и тот самый мужчина.

На какое-то мгновение Лилия Петровна задержалась, и Алена приостановилась за ее спиной, но Валентин Кузьмич, заметив их, очень просто, будто ничего и не произошло, кивнул, приглашая сесть вместе. Они подошли, сели. Алена опустила глаза и не подняла их, пока перед ней не поставили тарелку с жареной рыбой и картофелем. Но и тогда она подняла глаза всего на уровень этой тарелки.

Все за столиком молчали и только, выбирая рыбу от костей, постукивали неуклюжими алюминиевыми вилками. Алена не ощущала вкуса, ела машинально, без всякого аппетита и хотела лишь одного — чтобы с ней не заговорили, чтобы вообще на нее не обращали внимания.

Все молчали, звякали вилками, и, когда молчание стало невыносимым, Валентин Кузьмич сказал:

— Сегодня все равно поезда нет. Только послезавтра. Утром.

Мужчина промолчал, и Валентин Кузьмич сказал снова:

— Я обычно с начальником станции заранее договариваюсь. Звоню ему. А то с билетами трудно.

— Позвоните, — коротко ответил мужчина, и Алена быстро взглянула на него.

Он тоже сидел, опустив лицо, и тоже вяло ковырял вилкой в тарелке. Она так же быстро взглянула на него еще раз и увидела пальцы, напряженно державшие вилку, высокий, рассеченный от переносья двумя ранними морщинами лоб и над ним густо-коричневые, тугие волны волос. Ей понравились его волосы, и она невольно удивилась этому.

Тетя Глаша принесла всем по стакану чая и по куску яблочного пирога. Недоуменно покосилась на Алену, но ничего не спросила и, забрав грязные тарелки, ушла.

— А то можно еще по другой ветке, — опять сказал Валентин Кузьмич. — Узкоколейкой до узловой, а там пересадка.

— Я подумаю, — сказал приезжий.

Алена немного успокоилась и яблочный пирог ела, уже ощущая его вкус.

Больше за столом ни о чем не говорили, только Лилия Петровна, когда Алена, доев пирог, украдкой облизала пальцы,спросила:

— Еще хочешь?

Алена хотела еще, но постеснялась признаться. Отрицательно мотнула головой.

— Тогда пойдем.

Они встали, а мужчины продолжали пить чай.

— Спасибо, — по-прежнему не поднимая головы, пробормотала Алена.

— На здоровье, — откликнулся Валентин Кузьмич.

Стараясь выйти из-за стола аккуратно и от этого нервничая, она неловко задела стул, и тот, невероятно громыхнув в пустой гулкой столовой, упал на пол. Алена покраснела, кинулась за стулом, но его уже поднимал приезжий мужчина и, подняв, наклонился к ней:

— Не ушиблась?

И Алена близко-близко увидела его глаза — такие же коричневые, как волосы, и отчетливые длинные дуги бровей: одна плавная, другая с неожиданным резким изломом.

— Нет, не ушиблась, — шепотом сказала Алена и, торопясь уйти, почему-то продолжала стоять и смотреть на сломанную и потому будто удивленную бровь, видя одновременно и пристальные коричневые зрачки.

Коричневые зрачки тоже смотрели на нее, и от них исходила какая-то добрая, влекущая сила.

— До свидания, — сказала Алена словно не отпускавшим ее коричневым зрачкам и растерянно оглянулась на Лилию Петровну и Валентина Кузьмича.