Леонид Жуховицкий - Остановиться, оглянуться…

— Хорошо, что ты меня застал, — закричала она в трубку, — я только что пришла!

— Ну что там? — закричал и я.

Я хотел спросить спокойно, но не получилось.

— Гоша, я вчера говорила с врачом… Ты меня слышишь?

— Что он сказал?

— Он скалил… Гоша, ты меня слышишь?

— Да, слышу, слышу! — заорал я так, что администраторша отодвинулась от меня вместе со стулом.

— Я хотела тебе позвонить сразу, как пришла! Но я не знала куда! Я прямо не знала, что мне делать! Она никак не могла добраться до главного. Тогда я спросил громко, спокойно и раздельно:

—— Рита, что сказал врач?

Она словами подтвердила то, что уже раньше сказала этой беспомощной, как куриное квохтанье, интонацией:

— Гоша, он сказал, что Юре плохо!..

Я молчал, и из трубки опять понеслось:

— Гоша, ты меня слышишь?

— Минута осталась, — безлико предупредила телефонистка.

— Алло, алло! — торопливо закричала Рита. — Алло!

Я отвел трубку в сторону и сжал зубы, чтобы не потратить эту последнюю минуту на злобный и безудержный мат. В эту минуту я ненавидел ее, глупую, беспомощную клушку, которая даже сейчас не способна ни на что, кроме растерянного кудахтанья.

Но скрипя зубами и повторяя про себя все то, что не хотел говорить вслух, я уже знал, что это несправедливо. Она–то в чем виновата? Ведь не из–за ее глупости Юрки отдает по дням свой последний месяц…

И все равно сейчас я не мог ей простить то, что раньше казалось таким естественным: что нелюбима — и все–таки жена.

— Алло! — кричала трубка. — Алло!

Я снова поднес ее ко рту:

— Что он там сказал?

— Он сказал, что плохо с кровью.

— Что именно?

— Я не помню, я очень растерялась… Гоша, ты меня слышишь?

Я ее слышал. Но что толку было ее слушать…

— Скажи Юрке, я послезавтра буду в Москве!

Тут же, у администраторши, я проглядел все нужные расписания, сделал скидку на приблизительность катеров и на вполне вероятную медлительность рабочею поезда и высчитал, что в пятницу утром буду в Москве. В пятницу утром — раньше не получится.

Я вернулся в номер. Парень из областной уже кончал свой материал. Я сел за стол напротив него и тоже стал писать.

Я записал два своих абзаца и прибавил к ним семь или восемь. Мне хотелось, чтобы репортаж получился праздничным и веселым. Но праздничного настроения у меня не было, и не было надежды, что оно в ближайшее время появится. Поэтому я работал, как квалифицированный ремесленник, склеивал заранее придуманные фразы, эпизоды и изо всей своей умелости ладил недостающие куски.

Я знал, что материал будет, что называется, «на уровне» — не ниже, но и не выше. Но большего я из себя выжать не мог.

Миллион читателей узнает из него все, что нужно знать о будущем канале, и не заметит, что репортаж написан мертвой рукой. Три сотни профессионалов заметят. Но три сотни профессионалов как–нибудь это переживут…

В пятницу утром я вернулся в Москву.

На вокзале я взял такси и сразу поехал в редакцию, чтобы репортаж успел в номер. Я закинул рукопись в машбюро и тут же, со стоящего в коридоре телефона для посетителей, позвонил в больницу Сашке. Какая–то санитарочка сказала, что он будет через час.

Тогда я позвонил Рите на работу. Ничего толком я от нее не услышал, да, в общем–то, и не ждал. Но я хоть поговорил с ней по–человечески и чуть–чуть успокоил.

Мы договорились встретиться в больнице в шесть. Она по–прежнему сидела у Юрки только с шести до восьми, и это было мне не совсем понятно — неужели за целый месяц она так и не разобралась в своих правах и возможностях?

Пока репортаж печатался в машбюро, я пошел к Женьке узнать новости. Но до него не добрался, потому что в холле меня ожидал сюрприз: Танька Мухина, сидевшая в низком кресле, нахально закинув ногу на ногу. Она была в новом платье, но и в нем выглядела достаточно ободрано — сохраняла стиль.

Мы не виделись с ней давно, и уже одно это обязывало к взаимной вежливости.

Я спросил:

— Опять на практику?

Она презрительно фыркнула:

— Нужна мне ваша богадельня! Я теперь у Федотыча в штате работаю.

— А университет?

— Взяла академический.

Я сказал:

— Ну что ж, поздравляю — в люди вышла.

Работать у Федотыча считалось высшим классом, да так оно, в общем, и было — газету делать он умел…

Но Танька Мухина вдруг подалась ко мне и заговорила горячо и обиженно:

— Да ну что ты, Гошка! Разве это работа? За полтора месяца — ни одной собственной строки. Письма трудящихся! Где про канализацию — это все я. Три темы предлагала — ни фига подобного, Федотыч лично завернул.

— А почему?

Она досадливо махнула лапой:

— Заботится о моем будущем. Говорит, что я талантливая журналистка и первый же мой материал должен стать событием.

— Что ж, — сказал я, — в этом есть резон.

Она хмуро согласилась:

— Я знаю…

Мимо прошел Д. Петров, кивнул мне и со значением улыбнулся. Я кивнул в ответ и тоже улыбнулся, но без значения. Потом поднялся и сказал Таньке Мухиной:

— Ну, будь!

Она буркнула:

— Постой–ка… — Я остановился.

Она раздраженно проговорила:

— Слушай, Неспанов, какого черта ты не зовешь меня к себе?

Я дружелюбно спросил:

— А зачем ты мне нужна?

Она засмеялась, и опять я с трудом подавил все то, что возникало во мне, когда я слышал этот ее неожиданный смех.

Потом она сказала:

— Думаешь, ты мне нужен? Да плевать я на тебя хотела!

Она поморщилась, пошевелила тощими пальцами где–то возле горла и призналась:

— Понимаешь, что–то тут все–таки не так. Как–то не так кончилось. Уж не мог подождать недельку, пока я сама тебя брошу!

Я сказал:

— Ну, считай, что ты сама меня бросила.

Танька скривилась, как кошка, лизнувшая лимон:

— Да нет, не в этом дело. Это мне как раз плевать, кто кого. Просто как–то не так кончилось…

Она ухмыльнулась и сказала:

— Знаешь, как–то целых два дня я хотела за тебя замуж. Вот анекдот, а!

— Это все ерунда, — сказал я. — Муж должен быть инженер.

Она снова засмеялась:

— Ладно, черт с тобой… Но вообще–то имей в виду: я там в отделе писем работаю. Захочешь — позвони.

— Ладно, — сказал я, — позвоню.

К Женьке я уже не пошел. Взял репортаж с машинки, отдал в секретариат и снова позвонил Сашке. Его все еще не было, но сказали, что вот–вот должен прийти.

Больше я ждать не стал, поехал в больницу.

Сашку я перехватил как раз у входа в отделение, он шел с двумя врачами. Сашка увидел меня и немного отстал. Лицо у него было какое–то серое.

Он спросил, как я съездил, и я сказал, что ничего, нормально.

— Ясно, — кивнул Сашка.

Я молчал, ждал, когда он скажет про Юрку.

Он сказал:

— Я уж говорил его жене, ремиссия кончилась. На две недели приостановили процесс, а теперь дальше пошло.