Абдурахман Абсалямов - Белые цветы

Профессор не стал больше противиться. Они тихонько закрыли дверь и вышли на лестницу. Здесь был полумрак, тихо и прохладно. Вдруг Гульшагида вцепилась в руку профессора, испуганно вскрикнула:

— Кто это?!

Человек, сидевший на маленьком чемодане, прислонясь спиной к батарее, вскинул голову, быстро встал на ноги. Высокий, плечистый мужчина в пальто с поднятым воротником и в меховой, низко надвинутой шапке.

— Это я!

Гульшагида сразу узнала голос Мансура, — по фигуре и одежде его трудно было узнать. Абузар Гиреевич тоже вздрогнул при звуке этого голоса.

— Это ты, Мансур? — Он протянул навстречу сыну обе руки. — Ты почему тут? Почему не идешь в квартиру?

— Поезд запоздал… Я не хотел беспокоить вас…

— У порога родного дома никогда не бывает поздно. Сейчас же иди домой… А нас, прости, вызывают в больницу. — Профессор говорил таким тоном., словно Мансур на какие-то сутки отлучался из дома.

— Здравствуйте, — сказал Мансур побледневшей Гульшагиде. — Я, кажется, напугал вас?

Она не нашлась что ответить.

На улице сильный гололед. Машина скользит из стороны в сторону. Того гляди, или врежется в какой-нибудь столб, или свалится в канаву. Темно. Идет дождь вперемежку со снегом. А там, на темной лестнице, остался неведомо откуда и неизвестно зачем приехавший и близкий и чужой и какой-то странный Мансур. А в больнице сейчас, возможно, кто-то умирает. Сложно устроена жизнь. Мысли Гульшагиды, как молнии, мечутся между этими двумя точками — от лестницы в больницу, от больницы к лестнице. И она, пожалуй, не могла бы сейчас сказать точно, о чем больше и беспокойней думает.

И зачем она пошла сегодня к профессору? Какая неведомая сила потянула ее туда? Если бы ушла к себе в общежитие, не было бы ни этих мучительных воспоминаний, ни слез ночью, ни этой загадочной ночной встречи. А теперь что?.. Опять из ран начнет сочиться кровь. Кому нужны эти муки? Ах, надо бы остаться там, на лестнице! С ним остаться. Нет, это невозможно. Отрезанный ломоть не приклеишь. Мансур для ее сердца отрезанный ломоть. Но почему же тогда так больно ноет сердце? Почему ей так хочется плакать?..

Профессор сидит, свесив голову на грудь.

О чем он думает? Может, и у него мысли мечутся от больницы к темной лестнице?

Вдруг профессор встрепенулся, посмотрел на часы.

— Очень медленно едем, Кузьмич!

— Да ведь дорога какая, Абузар Гиреевич! Можно загубить машину.

— О человеке надо думать, Кузьмич!

— У кого ухудшилось состояние? — спросила Гульшагида.

— У Исмагила, — коротко уронил профессор.

Гульшагида знала, что Исмагил уже не жилец на этом свете, что медицина ничем не в силах помочь ему. Можно было только временно заглушать нестерпимые боли. Это сумеет сделать каждый врач, каждая сестра. Но Абузар Гиреевич, невзирая на погоду и неурочное время, все же едет к Исмагилу. На что он надеется?

Машина остановилась. При свете фар показалась больничная ограда.

В тихом и тускло освещенном коридоре их встретили Магира-ханум и дежурный врач. Уже по их виду было ясно, что ничего утешительного нет.

— Умер… — тихо сказала Магира-ханум.

Исмагил был накрыт белой простыней. Профессор приподнял край материи. Лицо умершего было спокойным и торжественным. Казалось, он в первый раз после долгих лет страданий сладко уснул.

Гульшагида лучше, чем другие, понимала состояние профессора. Если бы не задержала на две-три минуты неожиданная встреча на лестнице и если бы дорога не была такой скверной, они еще успели бы. Ведь опоздали всего на десять — пятнадцать минут. Но и небольшое опоздание врача бывает роковым для больного. Хотя в данном случае ничто не изменилось бы.

— Вам пора домой, Абузар Гиреевич, — настойчиво сказала Магира-ханум.

Он тяжело поднялся со стула.

— Жене Исмагила я скажу сам.

Внизу ему помогли одеться.

— А вы? — спросил профессор Гулыпагиду.

— Я останусь здесь, Абузар Гиреевич, скоро шесть часов. Вон Магира-апа едет домой, она проводит вас.

— Нет, Гульшагида, поедем. Вы сейчас очень нужны нам. Очень!

Гульшагида, поколебавшись, надела пальто. Она и хотела увидеть Мансура, и боялась с ним встретиться.

Когда внизу захлопнулась дверь и шум отъехавшей машины стал неслышен, на лестнице большого каменного дома, погруженного в сон опять установилась глубокая тишина. Было настолько тихо, что отчетливо слышалось то постепенно замирающее, то нарастающее дребезжание незамазанного стекла где-то на самом верху узкого и высокого лестничного окна. Лестница была полутемной. Тускло поблескивали широкие и пологие ступеньки из белого мрамора, какие можно встретить только в старинных особняках, раньше принадлежавших очень богатым людям. На каждой лестничной площадке, словно погруженные в печаль, стояли амурчики с подсвечниками в руках. Когда-то в этих подсвечниках горели свечи, но теперь всю лестницу освещает мерцающая где-то наверху единственная электрическая лампочка.

Даже после того, как захлопнулась дверь парадного и отъехала машина, Мансур несколько минут все еще стоял с шапкой в руке, не двигаясь с места. Он словно окаменел, перед его глазами будто короткий сон промелькнул. Если бы отец в столь ранний час вышел из квартиры один или с приехавшим за ним шофером, Мансур не очень удивился бы этому. Он с детства привык к тому, что профессора вызывали к больному в любое время дня и ночи. Но Гульшагида?.. Она ведь уехала в деревню. Каким образом она очутилась в Казани, да еще в доме у Тагировых?..

Дверь квартиры была заперта. Мансур поискал глазами кнопку звонка, ее не было на старом месте. Только белая эмалированная табличка с надписью «Профессор Абузар Гиреевич Тагиров» говорила о том, что Мансур не ошибся, что он стоит именно у той двери, которая ему нужна. Но стучать у него не поднялась рука. Постояв немного, он начал медленно спускаться вниз. На площадках амурчики протягивали ему пустые подсвечники. Возле чемодана он остановился; закрыв глаза, прислонился к стене. Не успел сомкнуть веки, как перед глазами возникла Гульшагида, и ему опять стало не по себе. В душе он задумал было, — как только освоится в Казани, — непременно съездить в Акъяр и хоть издали посмотреть на Гульшагиду. Но судьба свела их раньше, чем он успел войти в родной дом. Он никак не ожидал этого. И это потрясло его.

Не меньшее потрясение он пережил четыре года назад, когда Гульшагида, не простившись с ним, вдруг уехала в деревню. Однако в тот раз Мансур не мог понять собственной психологической встряски. Казалось бы, чего ему было тогда расстраиваться? Ведь он первый вроде бы охладел к Гульшагиде. Это почти совпало с экзаменами, с получением диплома. Полная свобода. Что еще нужно вчерашнему студенту? Однако же так тяжело было на душе, так скверно — хоть плачь…