Борис Беленков - Крылатые и бескрылые

Пытливо взглянув на мать, Люда подумала: «По своей жизни сделала вывод». Вспомнила когда‑то случайно подслушанную жалобу матери на отца: «Неспокойный человек. Коротаем время, а не живем. Душой еврейне обогрел он меня. И в сердце не приютил. Мы не в меру характерные оба».

— Надо, чтобы он из твоей воли не выходил, — невозмутимо продолжала Полина Варфоломеевна. — Сама то ты ершистая. Ну, значит, муж должен быть податливым человеком. И полюбит он тебя за твою силу воли, а ты его — за уступчивость да обходительность. Не коса же на камень, как у нас с твоим отцом…

— Мама, но ведь я завтра еще не выхожу замуж, — удивилась Люда настойчивости матери.

— Не завтра, так послезавтра. Сколько тебе в девках сидеть?

На улице погода стояла сырая, чувствовалось приближение весны. Размашисто шагая к трамваю, Люда ощущала, как постепенно мысли ее яснели, как дышалось легче и свободнее, чем дома.

В конструкторской она встретилась с уборщицей ― женщиной пожилой, но здоровой и бодрой, с изъеденным оспой лицом, с большими бесцветными глазами. _

— Сегодня я первая, тетя Поля? — спросила Люда.

— Как бы не так! Сам то давно уже здесь. Вон заперся, и не пойму, как убрать у него в кабинете.

— Федор Иванович здесь?

— Колдует уже! И в дверь не постучи к нему. Раньше как‑то случилось, так же вот, поутру было, зашла я в кабинет, а он сам с собой в разговор вступил. Я даже испугалась, что бы такое с человеком. А он о небе, о фюзеляже, потом про встречный ветер… И спорит сам с собой, будто с другим. Много ли надо человеку, чтобы рехнуться? Я назад, назад, да к Семену Петровичу, дескать так‑то и так, чисто все про Федора Ивановича и рассказала. «А вы чаем его напоили? — директор то меня спрашивает, а сам посмеивается: — Вот этого, говорит, не забывайте, Пелагея Дмитриевна»…

— Значит, засел? — невольно вздохнув, переспросила Люда.

— Надолго теперь!

— Да, пожалуй…

Люда знала Макарова ― не выйдет, пока не добьется задуманного.

Заглядевшись на модель самолета, она не заметила, как в зал вошел Бобров и остановился на небольшом расстояние унее за спиной.«Неужели ей тоже нелегко согласиться с Федором? ― подумал Бобров. ― Конечно, вложено много труда, затрачено много энергии, дорогого времени…»

Бобров негромко кашлянул. Люда быстро оглянулась.

— А–а, Петя!.. Ты что хотел?

— Зашел повидать Власова, — с улыбкой объяснил летчик. —А встретил тебя. Здравствуй, хорошая! Поза у тебя, знаешь, была такая, будто ты молилась на творение ума человеческого.

— Что тут молиться!.. — с досадой сказала Люда и безнадежно махнула рукой.

Бобров подошел к ней вплотную, спросил, заглядывая в глаза:

— А ты как на все это смотришь, скажи честно. Какое твое мнение?

— Мое мнение?.. — в раздумье проговорила Люда, склонив голову. — Я всегда прежде изумлялась энтузиазму Власова. Училась у него. И было чему! Потом вдруг Макарова назначили ведущим! Я боялась, что Власов обидится. Но первое время мирно тут было у нас, в согласии работали…

— А потом?

— Потом Федор Иванович, как ведущий, стал вносить новое, отрицая многое из того, перед чем прежде мы преклонялись. Мне казалось, что Василий Васильевич прислушивается к его мнению. И вдруг — заспорили. Они хорошие оба… но порой мне кажется, что Макаров нарочито отрицает то, во что Власов верит… Бобров улыбнулся.

— Поспорить полезно.

— В их споре, — по–прежнему тихо продолжала Люда, — особенно в начале возникновения разногласий, мне почудилось что‑то нехорошее. Понимаешь, Петя, мне показалось, что Федор Иванович начинает одерживать верх над Василием Васильевичем… Ты не подумай, что я на стороне Власова. Нет!.. Мне очень нравится смелость Макарова. Только на сердце неспокойно. Оба сердитые, злые! Так никогда у них не было раньше. Макаров совсем подавляет авторитет Власова. А он все‑таки очень опытный конструктор. Раньше я всегда беспокоилась, как бы их споры не дошли до ссоры. Теперь, к сожалению, это случилось. Боюсь, откровенно скажу, боюсь я этого… Может быть, потому боюсь, что не знаю, кто изних больше Прав. Вот если бы они опять взялись вместе… Но это, кажется, уже невозможно. Оба упрямые!..

— Это и плохо и хорошо, — в раздумье сказал Бобров. — В нашем деле нельзя без упрямства.

— К чему же приведет упрямство в данном случае?

— Трудно сказать, Людочка, к чему это приведет обоих. Хочется только, чтобы их конфликт не вышел за пределы творческого, полезного спора. Впрочем, я думаю, что Василий Васильевич из‑за мелкой боязни за личный авторитет не дойдет до лжи на Федора.

— А ты не думаешь, что они помирятся?

— Я в этом уверен! У нас в коллективе есть кому мирить горячих.

— Как хочется, чтобы они помирились, — тихо молвила Люда. — А теперь слушай, что я скажу. И не спорь, пожалуйста. Уходи отсюда сию же минуту и в рабочее время не появляйся рядом со мной, слышишь?

— Но, Люда! — запротестовал Бобров, пытаясь взять ее за руку.

Люда отступила на шаг. Сдвинув брови, сказала строго:

— Петя, ты, оказывается, плохо знаешь меня. Не пикируй, здесь запретная зона…

— Вот это да! — сказал Макаров, остановившись неподалеку; на его лице была хорошая улыбка. — Что, Петя, не пускают в запретную зону?

— Федор Иванович! — вскрикнула Люда, смутившись.

— Ты откуда выскочил не во время? — пробурчал Бобров.

— Я у себя, ты то чего подрулил сюда спозаранку?

— Погода не летная, товарищ начальник, бездельничаю. А у вас тепло и мух нет.

— Ну, хорошо, обогревайся. Люду я к себе заберу. Займись тетей Полей. Только не переходи в «пике». Навернет она тебя мокрой тряпкой, — засмеялся Федор и ушел с Людой в кабинет.

В это время в конструкторскую вошел раскрасневшийся от свежего воздуха Власов. На ходу поздоровался с Бобровым, разделся и молча сел за свой стол. Летчик подошел поближе, оперся руками на' стол, глянул конструктору в лицо. Спросил с деланным недоумением:

— Опять вы хмуры? Что за причина сему, Василий Васильевич?

Приподняв брови, Власов широкой ладонью провел по седым волосам. На губах протрепетала жалкая улыбка.

— Видишь, Петр Алексеевич, совсем седой я стал. И не сегодня голова моя поседела… А Федор точно к подростку лезет со своими открытиями.

— То, что он к вам, а не к кому другому, в этом нет ничего удивительного, — тихо вставил Петя. — Не каждому он может поверить свои чувства. Я бы гордился на вашем месте.

— Детям всегда свойственно чувство первооткрытия. Они восторгаются и красотой солнечного восхода, и ощущением усталости от своего первого рабочего дня, а особенно открывшимися перед ними далями, когда вскарабкаются на небольшой курганчик.Откинувшись на спинку стула, Власов глянул в румяное лицо летчика. Его губы сжались, лицо будто стало еще более костистым, под выбритой синеватой кожей заходили желваки…Бобров заметил, как сильно переживает этот обиженный человек. Стало немного жаль. Ведь он, как испытатель, не раз поднимался в небеса на машинах его конструкции. И все же не удержался от упрека.