Владимир Корнилов - Семигорье

— А ты сбегай! Спытай, коли не веришь! Ну, я побягу, уж в колесо звонят… — Васёнка, как все в округе, говорила мягко и певуче.

Она сняла с плеч платок, повязала голову, наглухо закрыв гладкие тёмные волосы. Теперь на её загорелом, круглом, как у Зойки, лице чернели одни только глаза. Она подняла с сена грабли, перехватывая их ловчее, подкинула на руке.

Зойка высунулась из своей норы, морща нос и сдувая свисающие со лба сенинки, завистливо следила за Васёнкой. Вдруг вспомнила про гостей и завопила:

— Васёнка! Что я тебе скажу! — Она выкатилась из норы, села, поджав под себя ноги, и, хлопая ладонями по коленям, торопилась рассказать: — К леснику твоему какой-то начальник приехал! Весь в чёрном, в очках. Красная Шея перед ним и так, и этак, ну, всю важность порастерял!.. А с начальником ещё парень Алёшка, из Москвы, такой… ну, тоже в очках… — Зойка запнулась, уткнула лицо в руки. Васёнка вдруг захохотала звонко, вскинула на плечи грабли, легко сбежала по крутой лестнице. Хлопнула на дворе калиткой.

Васёнку, старшую дочь кузнеца Гаврилы Федотовича Гужавина, долго не звали красавицей — среди бойких деревенских девчат была она неприметна, как уточка в стае. Тонка, ростом не выдалась, плечи худенькие, подобранные. Лицо округлое, будто ладошками оглаженное, казалось маленьким оттого, что Васёнка, как и её матушка, Анна Григорьевна, волосы туго зачёсывала назад и косу укладывала на затылке в узел. Лоб выпуклый, нос сёдлышком, губы в меру полные, на людях стеснительно сомкнутые. Девка как девка! К тому же ещё молчалива и уступчива, и нет в ней совсем того задора, который иную без красоты на первое место ставит. Строгие матушкины руки с детства придерживали её, и Васёнка не знала ни волюшки, ни весёлых игрищ среди сельской ребятни.

У заросшего травой крыльца она баюкала на щепке куклу — морковку, подолгу сиживала на грядке в огороде: матушка, придерживая тяжело нагруженный подол, сажала картошку, а Васёнка гибким пальчиком выковыривала из мягкой земли семечки с белым усиком. Выковырнет — себе на зубок положит, потом безротой кукле подносит. Как-то увидела мать дочкину столовую, принесла из дома горсть белых семечек. «Ты, доча, семя не выкидывай. Ты вот так в землю клади, — показала мать. — Так добрые люди делают…»

И Васёнка, слушая мать, старательно исполнила первую в своей жизни работу.

Чуть поокрепла Васёнка — мать подала ей серп. «Пошли-ка, доченька, в поле. Хлебушко поспел!» Повязала ей голову платочком, взяла узелок с едой, повела на полоску. Васёнка наловчилась жать сухо потрескивающую под серпом рожь, снопы вязала не хуже матери, на току цепом била старательно, боялась, что мать осердится, цеп отберёт.

Батя в ту пору отходничал, с топором и пилой ходил в Питер. Хозяйство из года в год тянули мать да Васёнка. Братика Витьку Васёнка вынянчила, она и Зойку на ноги поставила. И всё-то её веселье было: прибрать, примыть, укачать, накопать, подоить, принести. И думать не думала Васёнка, что может по-другому быть.

Крикнут ей: «Сбегай!» или «Принеси-ка!» — тут же с места сорвётся, будто и нет для неё большей радости, чем кому-то угодить. В девки вышла, а хороводиться не тянулась. Бывало, под вечер по селу гармошка идёт, Васёнка у себя в подворине. Услышит гармошку, обопрётся на лопату, голову на руки склонит, минуту-другую постоит задумчиво и опять за дело. Однажды мать сама собрала Васёнку на сельский «пятачок». Достала из сундука лёгкий платок, ушила свою юбку, подобрала рукава у кофты, с самого дна вытащила привезённые отцом из Питера жёлтые туфли на каблуке — приодела Васёнку. «Иди, доченька, хоть себя покажи», — сказала мать. Васёнка знала, что на «пятачке» парни выглядывают себе невест. Робко подошла к весёлому месту у пруда, где земля была притоптана до звонкости, подолами всех семигорских девчат обметена, будто токовище. «Пятачок» гудел, как в базарный день городская площадь.

Играла гармошка.

Зинка Хлопова с рыжей Фенькой кружились, выкрикивая частушки. С одной стороны их огораживали девки, да все такие гордые — не подойди! С другой — прохаживались парни, в рубахах навыпуск, перетянутые кожаными да шёлковыми поясами, в блестящих сапогах, кое-кто в пиджаках. Девки грызли семечки, парни курили и разговаривали. И как будто девкам не было дела до парней, парням ни к чему были девки.

Васёнка, прижав к плечам руки и опустив глаза, краем обошла «пятачок», забилась под зелёную навись старой ивы и оттуда, замирая сердцем, смотрела, как её одногодок Зинка Хлопова, никого не стесняясь, улыбаясь яркими губами, легко и ладно плясала «барыню».

Гармошка заиграла вальс. Все пошли кружиться парами, и на «пятачке» как-то сразу всё устроилось, каждый нашёл себе то, что было ему надобно. А кто не сошёлся в пары, стояли по обе стороны гармониста, разговаривали или делали вид, что разговаривают, и поглядывали в круг так, как будто и смотреть-то там нечего.

В самое это время и подошёл к «пятачку» незнакомый военный. С интересом осмотрел девчат, что танцевали, ещё внимательнее — тех, которые стояли рядом с гармонистом и с видом небрежным и независимым кидали в рот семечки, и вдруг заметил Васёнку. Минуту-другую смотрел на неё, как на явившее себя чудо, улыбнулся, поправил на голове фуражку и пошёл прямо к ней. Васёнка, как могла, упряталась в зелёные ветви. Она и желала, чтобы видный собой военный подошёл, и страшилась, что он подойдёт. «Ой, что ему отвечу! Я и танцам-то не обучена!» — думала Васёнка, то заливаясь краской, то бледнея, и шептала охолодевшими губами: «Чур меня… Чур меня… Чур…»

Парень в гимнастёрке, при ремне, шёл к ней, на спокойном его лице улыбались широко расставленные, чуть косящие, как у коня, глаза. Каких-то пяти шагов не дошёл он до Васёнки — из круга выскочила Зинка Хлопова. Она метнулась к военному, как стремительная щучка, и встала перед ним, вскинув голову и тряхнув раскиданными по худым плечам светлыми волосами.

— С прибытием вас, Макар Константинович!.. — сказала Зинка дерзким голосом. — Не разучились ли танцевать на службе?.. — и сама положила свои быстрые руки ему на плечи. Гармонист кончил играть, но Зинка не дала отойти военному. Она увела его и что-то говорила с ним, говорила…

Васёнка, чувствуя холодную пустоту на сердце, уже в тёмках отыскала распалившуюся от игрищ Зойку. Обняла за плечи, повела к дому краем улицы. Шли тихо, даже Зойка замолкла под печальной рукой Васёнки. Гармошка играла уже где-то в лугах, и чей-то чистый голос тревожил овлажнённую росой ночную землю: