Иван Рахилло - Первые грозы

Василек передал ему подзорную трубу и взял в руки винтовку.

— Сейчас я его сниму! — сказал он, прикидывая на глаз расстояние до цели. Выждав, когда люди подошли к ручью, молодой партизан поднял прицельную рамку и прищурил глаз, изуродованный чирьем.

Гнедой конь ступил в ручей и жадно припал к воде. Тяжёлый, ухающий выстрел расплескал утро. И тут произошло невероятное: верховой в бурке на сером иноходце подскакал к конвоиру, поившему коня, и наотмашь рубанул его по лицу плетью, конвоир сковырнулся с седла в воду.

Пленники бросились врассыпную. Хромой, как журавль, подпрыгивал на одной ноге. Всадник в бурке поймал под уздцы гнедую лошадь, побежавшую было вдоль ручья, и поскакал следом за людьми. Догнав женщину, он передал ей коня. Она и мальчишка взобрались в седло. В то время когда соскочивший на землю всадник в бурке подсаживал на своего иноходца хромого, выбравшийся из ручья конвоир схватил винтовку и стал стрелять вдогонку беглецам. Обе лошади рванулись вскачь, безногий, выронив костыли, повис, судорожно обхватив коня за шею. А тот, что был в бурке, видимо раненый, прихрамывая, побежал вслед за ними.

В это время из леса на поляну выехали ещё трое верховых, они понеслись наперерез убегавшим.

— Перехватят! — порывисто хватаясь за винтовку, прокричал Филипп.

Увидав казаков, оставленный, припадая на раненую ногу, повернул к скале. Партизаны открыли огонь по казакам. Двое остановились, но третий, со скатанной за седлом Пуркой, уже настигал отставшего.

— Ого-го-го, стой, гадюка! — не своим голосом закричал Василёк.

Казак, покручивая над головой шашкой, догнал раненого; остановив коня, он о чем-то спросил его, тот схватился за кинжал. Казак рубанул его по голове, и человек рухнул на траву.

Повернув коня и пригибаясь к его гриве, казак поскакал в лес. Со скалы его безуспешно обстреливали из винтовок.

Трое беглецов, благополучно обогнув скалу, уже пробирались лесом. Взмыленные кони, дрожа от напряжения, с трудом брали подъём. Сидевшие в засаде партизаны спешили им навстречу.

Непроходимыми тропами, усталые и разбитые, Никита, Митя и сестра, в сопровождении Филиппа и Василька, добрались к обеду к месту расположения отряда. Дорогой Никита рассказал партизанам о всех ночных злоключениях.

— Если бы не этот черкес, нас наверняка отослали бы в штаб Духонина...

— А звать его как? — любопытствовал Василёк.

— Кажется, Хаджи...

— И шо ж, совсем незнаемый? — таращился Филипп.

— Чужой. Отобрал револьвер. Был бы он свой — отпустил бы сразу, а то привёл. Привёл и сам же заступился, говорит, мирные... О револьвере умолчал. Сопровождать в станицу сам согласился, а в дороге такой необъяснимый поступок. Не понимаю...

— Зарубили беднягу.

Перейдя вброд торопливый, кипящий поток, спугнули за кустами кривоногого щекастого парня, державшего в зубах ремень. Парень обескураженно уставился на сестру и, признав в ней знакомую, распахнул удивлённо губастый рот, выронив ремень на траву.

— Сестрёнка, — произнес он пугающей октавой.

Она задержалась.

— Ты откуда меня знаешь?

— Не угадала? — осклабился парень.— Вместе до полустанка отходили. Часть наших сюда метнулась, вместях с Забей-Воротой.

— Припоминаю! Вы ушли наступать на город?

— Нам такого наступления задали! Пришлось тикать подобру-поздорову до лесу.

Митя не удержался и спросил:

— А Дядько там не видали?.. Из типографии. Наборщик он. В очках.

Парень наклонился за ремнём, и лицо его побагровело от натуги.

— Дядько?.. Рази там усех упомнишь?.. Разгромили так — щепки не осталось. Може, он по железной дороге отступил. Часть людей туда повернула. Ты не горюй, — успокоил парень, — отец он твой, што ли?

— Товарищ...

— Товарищей и без него много, — сострил парень. — Полон лес набито, не провернёшь.

— Оно факт, — добавил Филипп, — даже присесть тебе нема места...

— Ладно, ладно зубы скалить! — сердито огрызнулся кривоногий.

— Это наш пулемётчик, — немного пройдя, сказал Василек. — В своём деле большой мастак.

За камнем раскорячился на треноге пулемет, около него прогуливался часовой с карабином.

Под ветвистым каштаном, засучив рукава, свежевал барана смуглый, загорелый боец с давно небритой, обросшей шеей. С первого же взгляда Митя узнал круглую, черноволосую, с жёсткой, как сапожная щетка, щетиной голову Аншована.

— Аншо, бареф! — с неистовым восторгом приветствовал он друга на его родном армянском языке.

— Ассу бари! — ответил непроизвольно Аншован но, обернувшись и увидев земляка, бросил свежевать барана и, облапив Митю, закружил его под одобрительный смех партизан.

— Прямо к шашлыку! Ой, какой ты молодец, Митька! И Никита с тобой...

Да, это был он, Аншо, с той же крупнозубой улыбкой, с тем же кирпично-румяным лицом. Отступая из города, он задержался у сгоревшего моста — помочь переправить через Кубань тяжело раненных товарищей. Здесь его и схватили белые.

— Хотели расстрелять, но я дал ходу. «Неужели,— думаю,— ишаки бородатые, вы расстреляете меня в родном городе, на своей улице? Ведь я здесь вырос, знаю здесь каждый двор, каждую калитку. Каждый камень здесь мой друг, А вы, куркули лопоухие, хотите меня забить, как глупого барана». Как дал конвоиру ногой в зад, он бултых в лужу, а я через забор, и алла-верды! Так и убежал сюда в горы...

И действительно, разве можно было допустить, чтобы казаки убили Аншована на своей улице? Никогда! Митя был горд отвагой своего закадычного друга.

Партизаны с нескрываемым любопытством встречали новоприбывших. Особенно Лелю.

— Словили, кум? — справлялись они у Филиппа. Он не находил нужным отвечать на праздные вопросы, проходя мимо с откровенным достоинством.

— Чи засватал? — с насмешливой нежностью подтрунивали бойцы.

— Филько, подпояшь поясом бороду, а то жинка усю оборвет, хо-хо!

Около землянки повстречали человека с такой же, как и Филиппа, бородой, с висевшим за спиной башлыком. Митя с трудом признал в нем Забей-Вороту. Угадав гармониста и сестру, он подошёл и сердечно пожал им руки. Сестра слезла с лошади.

— Позарастали, как медведи! — засмеялся с седла Никита.

— Бриться нечем, да и некогда, — отмахнулся Забей- Ворота. А где твоя нога? — спросил он, любуясь породистой выправкой серого жеребца.

— Нога моя в раю,— ответил Никита, сползая на животе с коня, — ангелы унесли...

Поддерживая гармониста под руку, Забей-Ворота помог ему спуститься в землянку.

— Это чей хлопец? — кивнул он на Митю.

— Неужто не знаешь?.. Это Митька Муратов. Наш разведчик.

— Ого, тогда давай знакомиться!

Митя конфузливо сунул руку в шершавую ладонь командира. Забей-Ворота кому-то зычно крикнул:

— Дитё, задай коням овса!