Константин Ваншенкин - Большие пожары

И Сергею это было неприятно.

— А это мать,— сказал Мариманов и, здороваясь с нею (Вася был очень мало на нее похож, видно, все монгольское шло от отца), Сергей сразу вспомнил, что отец Мариманова погиб в сорок первом под Москвой, в Сибирской дивизии.

— Очень рады,— говорила она спокойно и просто.— Мы вас знаем. Василий часто про вас рассказывал, да и писал раньше.

— Ну, спасибо.

Он подумал, что если бы к нему приехали фронтовые друзья, то и его родители встретили бы их тепло и радушно. Нужно им письмо написать, а то беспокоятся, наверно. Да и ему интересно, что там слышно. А обратной адрес указать Васин, на всякий случай.

Совсем уже стемнело, зажгли свет. Окна все были заставлены цветами, но цветы эти не цвели. Над буфетом висел портрет маршала Тимошенко, а на другой стене картина, изображавшая княжну Тараканову в тюремной камере во время наводнения. В буфете цветные лафитнички, «улаженные» чашки, лежащие на боку, по шесть штук на одном блюдце. На крашеном полу — длинные, в разных направлениях половики-дорожки, сшитые из мелких разноцветных лоскутков.

Васина мать и Кларита стали накрывать на стол, подали вазочку с вареньем, с колотым сахаром, чашки. Вася спохватился:

— Нет, нам сперва закусить! — И объяснил Сергею: — Тут в наших местах сперва пьют чай, а уж потом подают закуску и водку пьют. Но мы-то наоборот будем.

— Да, с индюка начнем,— подтвердил Тялежко.

— Какой индюк? Какой индюк? — презрительно спросила Кларита.

— Какой? Да по двору ходит. На носу еще такая красная доработка.

Кларита щелкнула языком:

— Одного зовет на индюка и второго. А щипать будешь? — крикнула она Васе.— А ты будешь? — Петьке.— Или с пеньками есть будете?

— Какие еще пеньки! — упорствовал Тележко.

— Какие? Перо! Видал в мясе черные пеньки? Клещами не выдернешь. Когда на откорм птицу ставят, то через двенадцать дней надо резать или через двадцать четыре, тогда легко щиплется. Понял?

— Ну, ладно, ладно,— сдался Петька,— нам бы и с пеньками этими пошло. Верно, сержант?

Сергей сидел, глотая слюни.

Кларита с недовольным видом подала капусту, сало, соленую розовую рыбу, буркнула:

— Картошка еще не сварилась.

— Ладно, садись, — сказал ей Вася.— Петя, разлей.— Он встал, маленький, трогательный.— Выпьем за нашу встречу,— сказал он смущаясь,— за нашу дружбу.

Чокнулись.

— Ну, ВЦСПС! — подмигнул Тележко, опрокидывая лафитник в рот.

Кларита едва пригубила, Петька стал ее убеждать, чтобы она допила. Вася сказал:

— Ничего, пусть как хочет!..

Мать выпила все.

Водка обожгла Сергею горло. Он старался есть медленнее, брать поменьше, но ничего не мог поделать с собой — все ел и ел. Потом выпили за погибших ребят, потом — «чтобы пушки не ржавели». И Тележко прибавлял почему-то:

— Ну, ВЦСПС!

Кларита допила. Петька сидел, положив руки на клеенку, и на правой руке видна была знакомая наколка — птица и подпись: «Так улетела моя молодость».

— А я смотрю на тебя и никак не могу понять, что же в тебе изменилось. А теперь понял: зубы. Они же были у тебя стальные, а теперь золотые.

— Точно, сержант. Сибирь все же, было у родни золотишко. На, говорит, Петрусь, вставь золотые зубы, а то ходишь, как все равно этот...

— Смотри, отрежут тебе, однако, голову из-за этих зубов,— сказала Васина мать.

— Не отрежут.

— А я думал, Петька, слушай,— продолжал Сергей,— а я подумал, что у тебя, как у того оружейника, ну, помнишь, с зубами...

— А! — И они все трое хохотали, а Кларита говорила:

— Чего это вас забирает?

Потом они вспоминали всякие случаи, как один при прыжке прошел сквозь стропы другого и приземлился, сидя у него на шее, а тот все боялся, пока летели, что ему саперная лопатка голову пробьет.

— А помнишь, музыкантский взвод прыгал? Капельмейстер летит и играет: «Та-ра-та-ра та papa!» А оркестр снизу: «Ту-ту-ту-ту-ту. Трам-naм- ам-пам-пам».

— Здорово ты изобразил.

Потом еще пили, потом сидели, обявшиись, на кровати и пели строевую песню:

— А ты чего но женишься, Тележко? Или тоже женился?

— Нет, чего мне жениться, когда друзья женатые. Верно, Клара?..

Та усмехнулась, поджала губы, сказала снисходительно:

— Ладно, ладно, спать пора!

— Это, как одна говорит,— не унимался Тележко,— у меня, говорит, три сына, и все трое Иваны. А как же ты их различаешь? А по отчеству.

Кларита, стеля постель, тоже не вытерпела, прыснула.

Спал Сергей вместе с Петькой на широкой кровати. Лег и сразу заснул, только успел подумать: «Все. Завтра начинается новая жизнь».

Отец собирался, в Сибирь, ему предложили поехать на новый завод главным инженером. Это очень привлекало. Они с матерью теперь каждый день говорили об этом, шептались по ночам, Лида слышала. Их привлекало то, что там зарплата гораздо выше (иногда они говорили: жалованье), и отец уже давно хотел быть хозяином себе (при его опыте, образовании, знаниях — это особенно подчеркивала мать). Но смущало другое — Сибирь. Очень уж далеко, и морозы там страшные, и отцу не хотелось ехать одному. Он все спрашивал: «Вы приедете, когда я вас вызову? Сразу, хорошо?»

Они жили за городом в двухэтажном доме, отец работал в Москве. Он приезжал поздно, Лида уже обычно спала или лежала в постели, и тогда она удивлялась, как моментально, едва отец входил, вспыхивала ссора. Ее всегда затевала мать, набрасываясь на отца с упреками. Лишь потом Лида поняла причину: отец приезжал навеселе. Задержку он объяснял экстренным совещанием или тем, что было крушение и не ходили поезда, или еще чем-нибудь в этом роде. Дождливыми осенними или метельными зимними вечерами Лида с матерью сидели тихонько, ждали отца. Мать нигде не работала. Как-то раз летом, когда отец был на работе, приехал лысеющий рыжеватый человек,— как оказалось, друг юности матери. Они гуляли втроем и катались на пруду на лодке, мать разрумянилась, смеялась оживленно, Лиде это было неприятно. И хотя мать ни о чем ее не просила, она чувствовала, что отцу не нужно говорить об этом посещении. Однажды длинным вечером, когда они по обыкновению ждали отца, мать сказала про этого самого друга юности:

— Он скоро будет профессором. Боже мой, как он умо лял меня когда-то выйти за него замуж. Мы могли бы жить с тобой совсем не так...

Лида ничего не ответила, но с обидой подумала, что не хотела бы иметь такого отца. Да ее тогда и не было бы просто на свете, была бы другая девочка или даже мальчик.

Год назад Лида заболела скарлатиной. Сначала не знали, что это скарлатина, и она лежала дома в сильном жару. Отец с топориком-секачом бегал на каток, залитый поблизости, откалывал куски льда, ей клали пузырь на лоб. Потом велено было ехать в больницу, Лиде сказали, что просто поедут кататься на лошадях, она поверила, ее закутали, как только могли, и повезли, потом она сквозь пелену увидела тесный коридор, людей в белье, ее несут на руках, и длинный-длинный ужасный сон с краткими пробуждениями: мать в слезах, врачи, другие дети, и опять уколы, уколы — живого места нет, солнечный свет, за оконным стеклом — смотри, смотри, Лидочка! —.улыбающееся лицо отца, потом умирающий маленький мальчик, который ей так нравился, его загородили ширмой, но и это уже не страшно — за окном снега, солнце, деревушка далеко-далеко под горой.