Олег Грудинин - Комсомольский патруль

— Ты во что превратил штаб? Что здесь творится? Где остальные члены штаба? А ну, выгоняй отсюда всех! Всех без исключения. Безобразие! Так совершенно невозможно работать!

Посмотрев на часы, я ужаснулся.

— Черт, что делается, скоро рейд кончать, а вы... Выгоняй всех!

Болтов пожал плечами.

— Как всех, и задержанных?

— Нет, задержанные пусть все сядут вон в тот угол, мы с ними разберемся быстро.

Скоро работа пошла как по маслу: задержанные подходили к столу, за которым сидели члены штаба, я приказывал записывать анкетные данные — имя, отчество, фамилию, год рождения, грозил наказанием, говорил два-три укоризненных слова и отправлял на выход. После каждого такого «разговора» я с победоносным видом поглядывал на членов штаба, довольный своей четкостью и умением организовать дисциплину.

Лица ребят все более скучнели, но я не задумывался над этим, поминутно поглядывая на часы. Меня поджимало время. Ведь мы решили окончить рейд ровно в половине второго ночи. Кроме того, мне очень хотелось домой, так, как, пожалуй, никогда в жизни. Очень уж много за этот вечер навалилось на меня впечатлений. Я отупел.

Когда, наконец, последний задержанный вышел из штаба, я довольно потер руки.

— Ну вот, а вы говорили: «Главное — организация». Эх, и отдохнем же мы сейчас! Ну, что замолчали?

Выбранная в члены штаба Нина Корнилова, комсорг фабрики «Искра», худенькая девушка с косичками, медленно встала.

— Ты, — сказала она, — ты...

И тут лицо ее сильно побледнело. Оторопев, я откинулся на спинку стула.

— Ты что? Ребята, что с ней?!

И вдруг с полной ясностью я понял, что натворил. На меня в упор смотрели злые глаза ребят.

— Мы не бюрократы, — тихо сказал за всех член пленума райкома, а теперь тоже член штаба Костя Лепилин. — Если будешь так работать, Ракитин, лучше уйди. Болтов сорвал рейд. Но ты еще хуже Болтова. Ты — «вершитель судеб».

Не глядя на меня, члены штаба стали молча одеваться. Мы с Болтовым не пошевелились.

— Потолкуйте тут, — уже более мягко сказал с порога Лепилин, — обсудите вдвоем. Начальник и заместитель. С людьми, Ракитин, надо говорить не тебе одному и не анкетными фразами. Хотя ты и прав — дисциплина нужна.

С этими словами он вышел. Усталость мою как рукой сняло.

— Ну, давай знакомиться, — с горечью сказал я Болтову. — Наломали мы с тобой дров. И ты и я. Никогда я не был бюрократом, а вот тут приключилось. Наверно, не могу я быть начальником штаба, с чего это секретари такое придумали.

Болтов смолчал, и мне ничего не оставалось, как продолжать:

— Я хочу лучше, а выходит вон как. Весь рейд кувырком. Учиться нам надо, заместитель. Ну ладно, рассказывай, кто ты, потом я расскажу о себе. Нам ведь с тобой немалые дела делать, а мы, считай, совсем не знакомы.

Было уже далеко за полночь, когда Болтов закончил свою биографию. Странно, но я по ней не сумел составить себе ясного представления о нем. То ли в этом были повинны его бесконечные отступления, подробности взаимоотношений с людьми, совершенно не имеющими никакого касательства к основным этапам его жизни, то ли его манера вставлять в разговор псевдогазетные фразы вроде: «Этот волнующий случай из жизни...» или: «В условиях социалистического общественного строя мой отец...» Не знаю, но я его в этот вечер совсем не понял.

Получалось так, что, с одной стороны, его родители были очень хорошими людьми и даже, как он сказал, «партия и правительство не раз отмечали заслуги моего отца в деле коммунистического строительства», а с другой стороны, и с отцом и с матерью он не хочет иметь ничего общего, так как оба они люди, по его словам, ограниченные, не умеющие самостоятельно думать и живущие по прописным законам, ни на шаг не отклоняясь от нормы. Например, отец любит выпить, но выпивает лишь по праздникам, а в будни — ни-ни, потому что «инженеру это не к лицу». А мать раз в месяц приглашает к себе всех родственников, потому что «так у людей положено».

— Терпеть не могу, — сказал Болтов, — эту укатанную, размеренную инженерскую жизнь. У отца даже научное изобретение, он твердит о нем ежедневно, тянет вот уж пять лет, и не потому, что не может приступить к его реализации (тут и последовала фраза о партии и правительстве), а потому, что надо сначала проверить все мелочи в подготовке, «так, видите ли, положено».

Болтов криво усмехнулся, хрустнул пальцами.

— Отцу недавно предлагали большой пост, но он отказался потому, что не стал еще ведущим инженером группы, не был кем-то еще и не хочет перескочить через две должности прямо на главного.

Сам Кирилл, по его словам, уже несколько раз начинал учиться, пытался окончить институт экстерном, но ничего не получилось.

— Теперь, — сказал он, — я поступил в техникум прямо на третий курс и, окончив его побыстрее, поступлю на третий курс института. Я сумею, а стране нужны молодые специалисты.

Товарищи у него были всю жизнь хорошие, смелые, люди полета, как сам он выразился. Он назвал две-три нашумевших в спортивном мире фамилии, каждый раз прибавляя, что это его друг детства, потом назвал имя одного довольно известного молодого киносценариста, но тут же признался, что встречается теперь только с одним из спортсменов, потому что остальные «подзазнались» и, изменив своим прежним принципам, превратились в людей, которые на студенческом языке называются «зубрилами».

— Тянутся, как клячи в гору, — Болтов пренебрежительно махнул рукой, — выжимают из последних сил, да еще посматривают свысока, дескать, вот мы — люди. Нет, талант летает, талант парит, а усидчиво сидят одни недотепы. Сидят всю жизнь, да ничего не высиживают, кроме мозолей.

И опять меня подвела усталость. Я был не согласен с Болтовым, но смолчал. «Может быть, он действительно правдоискатель, — пришла на ум соглашательская мыслишка. — Может быть, он действительно смелый парень».

Лишь через некоторое время я усвоил на всю жизнь, что такие люди, как Болтов, не что иное, как еще одна разновидность искателей легкой жизни, анархиствующие одиночки, любые красивые рассуждения которых основаны на пустоте. А там, где фундаментом служит пустота, там всегда неизбежен провал.

Рассказывать Болтову о себе мне почему-то совсем расхотелось.

«Путаный он, — решил я, — не поймем мы, пожалуй, друг друга. До чего же плохой сегодня вечер!»

В двух словах рассказав о себе и о своих родителях, я замолчал.

— Ну и что, осуждаешь ты своих родителей или хвалишь? — подумав, спросил Болтов.

— Как это осуждаю, — изумился я, — я же сказал, что родители мои коммунисты. Настоящие, понимаешь? Больше я ведь ничего не сказал. А этого, по-твоему, мало?

— Ах, да, — Болтов покивал головой, — понятно, ты... в общем понятно. Послушай, — вдруг рассмеялся он, что-то вспомнив, — послушай, но ведь ты тоже коммунист, значит ты тоже идеал?