Сергей Сартаков - Каменный фундамент

«Чего ей нужно от нас?» — с неудовольствием подумал я и начал медленно, ряд за рядом, обследовать глаза и зрительный зал, отыскивая в нем Катюшу. Алексей незаметно проделывал то же самое.

Кончив шептаться, Ксения отодвинулась и села прямо, торжественная и строгая, а председатель поманил паренька с ближайшего ряда, черкнул и передал ему записку. Начальник строительства говорил красиво, я слушал его с интересом. Но это нисколько не мешало мне с таким же интересом следить за путешествием записки и продолжать глазами разыскивать Катюшу.

А листок бумаги, мелькая то там, то здесь, все приближался.

— Не нам ли? — шепнул я Алексею.

И действительно, через минуту записка очутилась у него в руке. Он прочитал ее, пожал плечами, передал мне:

— Ничего не понимаю. В записке стояло:

«Товарищ Худоногов! Где ваша жена? Ее выбирали в президиум. Как закончит речь начальник строительства, ей первой выступать. Она об этом знала. В чем дело?»

Алексей встревоженно посмотрел на меня: где же Катя?

Председатель собрания внимательно наблюдал за нами. Сигналя ему, Алексей развел руками, отрицательно покачал головой, закрыл глаза. Все это означало: «Ничего я не знаю…» Председатель нахмурился, повернулся в сторону Ксении, сказал ей несколько слов. Она встала и начала пробираться к выходу, в ту боковую дверь, откуда нам прошипели: «Здесь в президиум».

Алексей потянул меня за рукав:

— Пойдем. Дело неладно…

Но в этот момент начальник строительства кончил речь. Мы рукоплескали вместе со всеми, а сердце тревожно выстукивало одно: «Где же Катя? Где Катя?..»

И вдруг она появилась за столом президиума, выросла точно из-под земли. Даже отсюда, издали, было видно, как тяжело она дышит, словно запыхавшись от быстрого бега. Катя взялась за спинку стула, но сесть ей не пришлось, — приветливо кивнув ей головой, председатель огласил:

— От наших женщин, в годы войны вынесших главное бремя тыловой работы, а теперь с таким же рвением и советским патриотизмом продолжающих трудиться на стройках первой послевоенной пятилетки, слово имеет Екатерина Федоровна Худоногова.

По залу пронеслась буря аплодисментов. По всему было видно, как любили люди Катюшу. Зал так и подался вперед, настороженно ловя каждое ее слово. Она держала в руках тетрадку, но говорила, не глядя в нее.

— Дорогие товарищи! Давайте вспомним, как было. Мы, женщины, оставались в тылу. Война была далеко. По ночам у нас горел свет, и днем можно было ходить, не оглядывая небо: не крадется ли в нем вражеский бомбардировщик, чтобы убить наших детей…

Она рассказывала, как первое время в Н-ске даже не верилось, что где-то идет война, льется кровь, горят дома и на воздух взлетают целые заводы; как потом люди это поняли, осознали всем сердцем и как сразу они тогда изменились: стали строже и требовательнее к себе…

— И на работу идешь — думаешь только одно: не слишком ли легко нам здесь война достается? Мозоли на руках? Ночи бессонные? Пайка не хватает? Так разве все это сравнишь…

И горький вздох пронесся по залу. Кому не вспомнились те грозные дни? Тут много было фронтовиков с нашивками, свидетельствующими о тяжелых ранениях, и с орденами, с медалями. Еще больше было женщин. Глубокие морщины легли на их лица прежде времени, и многих еще в молодости посеребрила седина…

Катюша говорила торопливо, вытянутой правой рукой словно отводя что-то в сторону:

— …Мы не хотим, чтобы это снова повторилось. А для этого, товарищи, нужно одно: работать, работать и работать. Наша сила, наша слава, наше богатство — только в нашем труде. Чего не сделают наши руки — никто не сделает…

Голос Катюши звенел, бился в самых дальних уголках зала. Она стояла на трибуне вытянувшись, и матовая бледность сгоняла с ее лица остатки румянца.

— …Пусть больше никто не грозит советскому народу смертью. Мы верим только в жизнь, и жизнь принадлежит нам. Наша земля — это счастье мира, это счастье всех людей. Какая же это великая гордость говорить: «Земля моя!».

Она сошла с трибуны, склонилась к знамени, лежащему на краю стола, прикоснулась к нему губами.

— …От имени наших женщин клянусь и торжественно обещаю не опозорить этого знамени. Своим честным трудом…

Заключительные слова Катюша произнесла невнятно, с усилием оттолкнулась от стола и, повернувшись, чуть пошатываясь, быстро пошла в глубь сцены.

По залу пробежал тревожный шепоток, Алексей потащил меня за руку, и мы с ним выскочили в фойе.

Катюша находилась уже здесь. С нею оказалась и Ксения.

Алексей быстро приблизился к жене, заглянул ей в лицо.

— Катенька! Что ты, родная?

— Ничего, Леша… Совсем ничего… Давай где-нибудь сядем…

Мы усадили ее на диван. Ксения подала стакан с водой. Руки Катюши дрожали, и стакан жалобно звенел у нее на зубах. Вода светлыми струйками сбегала на платье.

— Ох, и как это я… — откидываясь на спинку дивана, проговорила Катюша, а сама стряхивала с платья капли воды. — Наверно, все торжество я… испортила…

— С быстрого бегу ты задохнулась, вот сердце у тебя и захватило. А тут на людях еще поволновалась, — объяснила Ксения.

— Нет… Тут еще другое… Надо пойти мне… — Она с трудом шевелила губами.

— Куда ты пойдешь? — возмутился Алексей. — Я тебя сейчас домой отвезу, лошадь достану.

— Нет… Не надо… Там мальчик… Леша, ты послушай, чего у меня получилось… — Катюша еще попросила воды. — Пошла я из дому заранее, с мыслями хорошенько собраться, волновалась все-таки очень… Думаю, пройдусь потихоньку, постройку кругом обогну… И вот к углу подхожу, где проходная, — откуда ни возьмись машина… Пылит на всю дорогу… Прижалась я к сторонке, пропустить… Гляжу: сзади на кузове болтается мальчишка, подцепился, а силенок не хватает, чтобы подтянуться да в кузов. Тут машину как тряхнет…

— Да ты не говори, не говори! — замахала Ксения и закрыла ладонями лицо. — Ой, мальчишки, жиганы эти!..

— Подскочила я, трясусь вся, испугалась… Лежит он пластиком, бледненький… В маечке одной… Из плеча кровь ручьем, о скобу, что ли, разорвал, когда падал… Сторожиха из проходной прибежала… Жгут наложили… В медпункт донесли. А у него и дыхания нет, пульс не могу прощупать… Шок, наверно… Я — камфару, кофеин, грелки, — хорошо, у сторожихи был чайник горячий… Отошел мальчишка, глаза заблестели… В больницу мы со сторожихой отвезли его, главный врач осмотрел, сказал: «Сто лет жить будет…» Я успокоилась вроде вовсе, пришла сюда, а здесь все празднично, люди в ладоши хлопают, — теснит дыхание у меня… Стала говорить… Говорю, а он все время у меня перед глазами… И вот сердце расходилось опять, силы меня и оставили… Сейчас хорошо. Схожу в больницу, еще раз проведаю…