Сергей Сартаков - Каменный фундамент

— Да с Никулиным я недавно поцапался, — поморщившись, сказал Алексей.

— По личному делу?

— Нет. Какие у меня с ним личные дела! Я его только и знаю, что он — Никулин.

— Тогда и тем более раздумывать нечего, — решил Иван Андреевич.

Алексей вышел из партийного бюро, сосредоточенно обдумывая полученное поручение. Расставаясь, Иван Андреевич особо подчеркнул, что партийный контроль над деятельностью администрации предприятия — это совсем не то что ведомственная ревизия.

— Здесь все факты, Худоногов, надо оценивать с политической точки зрения, — он даже пошевелил собранными в щепоть пальцами, показывая, как все это тонко делается. — Иногда приходится отвергать и благополучные цифры. Я не говорю о данном случае. Тут тебе с цифрами не придется иметь дела. А вообще имей это в виду. На будущее.

До конца перерыва оставалось еще двадцать минут. Алексей задумал выкупаться в протоке, чтобы хотя на какое-то время освежиться. Полощась в нагретой солнцем воде с запахом уксуса от забродившей древесной коры, он припоминал свою недавнюю стычку с Никулиным — техником, ведающим на лесозаводе вопросами рационализации производства.

Они тогда встретились на территории биржи сырья. Никулин, приземистый, с неимоверно широкой нижней челюстью и презрительно опущенными углами толстых, мясистых губ, шел, пожевывая тонкую сосновую щепочку. Алексей, с требованием в руке, спешил в кладовую получать полировочные материалы. Они коротко поздоровались и разминулись. Алексей вдруг припомнил:

— Борис Михайлович!..

— Ну? — тот остановился к нему вполоборота.

— Как там мое предложение?

— Рычаг первого рода, — непонятно для Алексея пробурчал Никулин. — Все гениальные открытия всегда самые простые… Ну? Что вы хотите?

— Я хочу ответа. Для чего же я к вам и приходил? Чем гнить щепе и коре, лучше бы в топках сжигали. Экономия топлива, и биржа будет чище.

— Блеф, — сказал Никулин и пошел.

Алексей побагровел от обиды и злости.

— Вам дело говорят, Борис Михайлович, а вы… — шагнул он вслед за Никулиным.

Прикусив щепочку зубами, Никулин усмехнулся углами губ.

— Не годится, — так сквозь зубы и ответил он. — Не имеет смысла ради этого переделывать топки. Чепуха!

— Подсчитать надо, — требовательно сказал Алексей.

— Считай, — ответил Никулин. — Сперва считает тот, кто вносит предложение. — И повторил хлесткое слово: — Блеф!

Алексей круто от него отвернулся. На этом они и расстались. Теперь, купаясь в протоке, Алексей уже с усмешкой вспоминал эту встречу.

— А мне наплевать, — прошептал он, подплывая к берегу и становясь на ноги, — мне с ним не личные счеты сводить, мне государственное дело делать.

В мастерскую он ворвался освеженный купанием, веселый, ликующий. Сразу схватился за шлихтик и начал им отделывать филенку, заготовленную для дверцы шифоньера.

Андрей Волик, один из лучших столяров в мастерской, многозначительно спросил его:

— Сто рублей нашел на дороге? Чему радуешься?

— Радуюсь, когда своими руками заработаю. А на дороге я деньги искать не умею, — ответил Алексей. — Искупался! Тяжесть с плеч свалил… — И вдруг помертвел от негодования. — Ты что же это сучок циклей скребешь?

— А как же его? — недоуменно спросил Волик. — Ведь шершавится.

— Так ты доску эту под полировку готовишь или варом, смолой будешь ее заливать? Понять не можешь того, что цикля лощинки тебе в доске выглубляет.

— Ничего, гладко, — попробовал было защищаться Волик. — А от шлихтика хуже задирается.

— А ты, милый, выточи его как следует, — с ехидством в голосе сказал Алексей. — Так, как бритву свою точишь. Циклей небось бороду не бреешь?

Разговор этот привлек внимание остальных краснодеревцев; с любопытством прислушивались они, как Алексей, молодой еще по стажу столяр, ваялся жучить уже видавшего виды мастера.

— При чем тут борода? — краснея от сознания своей неправоты, бормотал прижатый Алексеем столяр. — Шлихтик я точу хорошо. Дерево такое, не вязкое, щепа отскакивает…

— Небось не отскочит, — Алексей подошел со своим шлихтиком. — Дай-ка мне!

Он провел ладонью по доске, как бы договариваясь с нею: «Не подведи!» — и, подталкивая шлихтик короткими, но энергичными движениями, быстро снял одну за другой десяток тонких, как папиросная бумага, стружек.

— Пожалуйста, — сказал он удовлетворенно, щелкнув пальцем по сучку, — глядись в него теперь, как в зеркало.

— Мастер ты, Алеха, — сказал окончательно побежденный Волик.

— Не совсем еще, Андрей, — возвращаясь к своему верстаку, заметил Алексей. — Вот когда ты от меня научишься, а я от тебя все перейму, тогда, может, к мастеру и приближусь.

…Дома в этот день обедал он в одиночку, — Катюша по средам ходила на лекции-беседы для медперсонала городской больницы. Старший Василек убежал с соседскими ребятами на реку удить рыбу. Младшего унесла за город, на воздух, Устинья Григорьевна, — очень уж душно было все эти дни. Дед Федор помог Алексею достать из печки приготовленный обед, сея вместе с ним к столу «за компанию», но есть не стал, сослался на жару.

— Квасом только одним и спасаюсь.

Алексей завязал с ним разговор.

— Мало хороших краснодеревцев у нас на заводе. Думаю поговорить с директором, Николаем Павловичем: разрешил бы он для способных парней из лесопильного цеха, тех, которые краснодеревным мастерством заинтересуются, вроде вечерней школы устроить, — сказал он, пододвигая к себе сковороду с жареной рыбой. —Я согласился бы с ними повозиться. И сам бы, может, кое-чему научился, и то, что знаю, тоже в себе держать не могу, другим бы передал.

Дед Федор спросил неодобрительно:

— За счет нагрузки?

— А как иначе? Не в рабочее же время.

— И так, почитай, через день тебя видим, — посетовал тесть. — Где у тебя дом: здесь или на заводе?

— И здесь и на заводе…

Продолжать этот разговор Алексей не стал: ничего нового в нем не могло быть. Старикам упорно хотелось, чтобы семья была безотрывно вся вместе. Не днем, так хотя бы вечерами. И почему бы, например, Кате не перевестись на лесозавод, к Алексею поближе? Что спорить против этого? Спорить нечего. Но Катя и Алексей считали, что дом домом, а есть и другие интересы, общественные интересы. Это не грех бы старику понять, но разве переупрямишь его…

Почти одновременно появились Катюша и Устинья Григорьевна с маленьким Васильком. Немного позднее прибежал старший Василек с целой связкой засохших на солнце пескарей. Васильку шел седьмой год, и Устинья Григорьевна строго-настрого запрещала ему удить длинной удочкой и на быстринах: не ровен час, хватит жадный таймень и в воду за собой утянет.

Собралась семья, началась возня с ребятами, и Алексей забыл обо всем на свете.