Сергей Сартаков - Каменный фундамент

— А когда ты думаешь на новоселье?

Алексей задумчиво поворошил волосы.

— Тут, видишь ли, надо опять со стариками работу проводить. Они не то что сопротивляются, а вижу — в глазах у них страх. Надо, значит, постепенно им втолковать. Привыкти они всю жизнь в собственном доме жить. Какой там дом — это вопрос другой. У меня сам знаешь, что за хоромина, а у Федора, в тайге, так и еще теснее была. Одно слово: зимовье. А все же переспать, отогреться есть где. Вот и рассуждают они:

«Ты, Алеха, на заводе — ладно, будет и дом и все у тебя. А уйдешь?»

Я им:

«А зачем я со своего завода буду уходить? Он мне родной стал. С ним вся жизнь моя связана. Я не кукушка, чтобы по разным гнездам летать. Почему, — спрашиваю, — советского рабочего Советское государство из своего дома выгонять станет? Никогда не будет этого».

Совсем было сговорил. Так вчера опять:

«Проси тогда отдельный дом, чтобы со своим двориком».

«Ах, ясное море! Да что вам, земли, говорю, мало? Да мы при большом доме такой общий сад разведем, что ночью пойдешь — заблудишься. Вот, пожалуйста, говорю им: свой у меня двор, а чего в нем, кроме мусора? Конечно, глупо, что сад в нем не посадил, так и вы не о фруктовых ведь деревьях заботитесь!»

Смотрю, Федор-то уж помалкивает. Ну, думаю, одного вразумил. Теперь очередь за Катюшей старуху одолеть — ей, по женской части, понятнее, как подойти. С Федором-то мы иногда заговорим — вот как на басах заиграем, да без зла. Кончили — и черту подвели. Чай садимся пить. Сидим, хохочем. А с Устиньей Григорьевной, раз было, ноту я поднял, — куда тебе! — сразу в слезы. А потом же и говорит: «Ты меня голосом своим напугал». Не словами — на слова не обиделась, — а голосом… — Алексей вдруг вгляделся в меня. — Погоди, говорим-говорим мы с тобой обо всем, а чего ты сюда такую рань пожаловал? Есть, наверно, дело особенное?

— Угадал. Пойдем сейчас в партбюро к Ивану Андреевичу. Приехал фотокорреспондент из «Огонька», будет снимать кое-что на заводе для журнала. И Катюшу снимет, и тебя тоже.

Алексей тихо ахнул:

— Для журнала? Меня? Ну, брат Алеха… — Но тут же себя оборвал и сказал строго и решительно: — Нет! Катенька — дело другое. А я не подхожу. Для журнала, чтобы на всю страну, не дотянул еще. Катенька и медпунктом.заведует, и депутат городского Совета. Меня еще рано показывать.

— А может, не рано?

Алексей подумал.

— Конечно, если так, не от себя лично, а вроде со стороны посмотреть, — с Катенькой вместе я могу спяться. Просто, не разделяя нас, — Худоноговы. Кто больше, кто меньше, кто хуже, кто лучше — не подсчитывать. Было, что я обгонял ее, теперь она меня опередила, там опять я выдвинусь или рядом пойдем — для нас все это понятное, а постороннему одной только фотографией не объяснишь. По снимку одному не поймешь, что мы друг для друга значим. И если, скажем, Катеньку на одну страницу, а меня на другую — не согласен. Или рядом, или ее одну.

— А Катю спроси, — засмеялся я, — она тоже скажет: «Или вдвоем, или одного Алексея».

— Ну, сказать-то она, может, и скажет, — растерялся Алексей, — но только там дело другое…

— Все взвешено и учтено, Алеша, — сказал я, развязывая ему фартук. — Партийная организация считает, что и ты заслужил.

— Чего же ты тогда канитель разводил? Сразу бы так и сказал! — Он быстро смыл политуру с рук, полив сначала на них керосином, потом протер растительным маслом и наконец вымыл горячей водой с мылом. — Как знал я, сегодня побрился… Погоди, к начальству схожу доложусь.

Перед уходом Алексей внимательно осмотрел рабочее место, выключил электрическую плитку, на которой подогревалась вода, среди стружек обнаружил маленький медный шуруп и бросил его в фанерный ящичек.

— Цена ему, конечно, три копейки, — сказал он, заметив мой взгляд, — но дело не в этом. Видишь, винтик, гвоздик валяется — подбери: государственная ценность. Ты думаешь, на чем я свои двадцать две тысячи сэкономил? Из воздуха вместо дерева сделал вещь? Нет. Вот так, по крупицам, и собрал. День пройдет — двадцать копеек на гвоздях, гривенник на шурупах, пять копеек на вате, еще пятачок на масле, там клей, политура… Ну, а больше всего, правду сказать, на электричестве да на торцах. Доски я стал так размерять, что никаких лишних припусков. Посмотри — в отходах ни одной чурбашки не найдешь, только стружки да опилки.

Вернулся Алексей от начальника цеха очень быстро.

— Пойдем, — сказал он, ногой отбрасывая упавшую на пол метлу. — Пойдем… Хороший мужик новый начальник у пас, толковый, решительный, а вот — привык я, что ли? — пойдешь и вспомнишь Зину. Тебе-то она пишет?

— Недавно получил письмо. Не посчастливилось ей: гибель Леонида подтвердилась.

— Это-то я знаю, Ксения мне рассказывала. Новее нет ничего?

— Пока ничего. Да что теперь может быть новее?

— Да, — вздохнул Алексей. — А сколько она, поди, сил своих на розыски загубила?

— Больше года искала. Зато добилась ясности, исчезли всякие сомнения. Я одобряю ее. Правильно, до конца выполнила долг к человеку.

— Да, не каждая так может, — заметил Алексей. — Ну и что она теперь? Не собирается к нам приехать?

— Зачем же ей сюда приезжать? Ленинград для нее город родной.

— Да. А я думал… — начал было Алексей и остановился. — Тебе, конечно, виднее…

Он торопливо пошел к двери, но после нескольких шагов его, как магнитом, подтянуло к верстаку Волика. Взлохмаченный и вспотевший Волик обрабатывал рашпилем верхник с ажурной резьбой, должно быть для большого библиотечного шкафа. Едва успел Алексей всплеснуть руками и, горько сморщив лицо, выкрикнуть: «Запорол, насмерть запорол!» — как Волик, отбросив рашпиль в сторону, предостерегающе поднял ладонь:

— Извиняюсь…

Потом взял с окна скатанный в трубку чертеж и, развернув его, стал объяснять, выписывать пальцем в воздухе замысловатые завитушки. Алексей поглядывал то на закрепленный в верстаке верхник, то на чертеж, то на беспокойно двигающийся палец Волика. Постепенно лицо его стало светлеть и приняло знакомое, чуть лукавое выражение. Он даже слегка прищурил один глаз.

— Эге! — я скорее догадался, чем расслышал то, что сказал Алексей. — Ты хочешь верхник по длине разделить на три части и в сочленениях дать точеные шпили?! А? Вообще-то не худо… Лучше, чем сплошной, не так давить будет… Валяй, валяй… Хотя в общем-то и старинка.

Одобрительно толкнув Волика в бок, он вернулся ко мне, и мы пошли дальше. Но тут к Алексею подскочил один из молодых мастеров, парень лет девятнадцати, с лицом, так густо забрызганным бейцем, что можно было подумать: не озорник ли какой плеснул в него из ведерка?

Алексей ухватил парня за щеки и повернул к свету.

— Сам?

Парень утвердительно кивнул головой и поманил Алексея к своему верстаку. Я последовал за ними. Вывинтив из струбцинки протравленную бейцем доску с наклеенным на нее полированным овальным наплывом и подавая ее Алексею, парень спросил: