Иван Рахилло - Лётчики

Надо уметь понимать вещи… И все это я говорю к тому, чтобы ты подходил к изучению политических наук не ради того, чтобы стать первым, а потому, что они дают человеку возможность правильно понимать мир и явления!

Комиссар побежал посмотреть чайник, оставив Андрея в раздумье. Как он точно угадал его больное место — быть первым… Андрей чего-то недопонимал. Вот ходят вокруг него люди, такие же, как он, но видят вещи по-иному. А он как будто страдает дальтонизмом. Надо раз навсегда разделаться с этим, чтоб уметь понимать вещи, как комиссар, как Хрусталёв, как Нестерова!.. О, эта её снисходительная улыбка!..

Чикладзе вошёл с чайником в руках.

— Понимаешь, до сих пор было так: политсостав занимался политической стороной, а командиры — строевой. Но теперь наши линии пересекаются: ты, овладевший техникой, идешь к её идейному пониманию. Я, понимающий идею, должен был овладеть техникой. Из этих пересекающихся линий получился крест. Крест на старом методе.

Вечером Савчук пришёл к инженеру. Алексеенко испытывал в ванне резиновый костюм. Несмотря на своё больное сердце, инженер был в отряде самым неутомимым охотником. Таскаясь по лесам и болотам, он возвращался домой в мокрых сапогах, простуженный, кашлял потом по три дня. Савчук подал ему мысль — и Алексеенко начал собирать куски резиновых камер в ангарах, в гаражах, в мастерских, из этих кусков, не стесняясь их расцветкой, он постепенно склеил костюм по типу водолазного. Сидя в наполненной ванне, инженер двигал ногами, поворачивался, погружался в воду по самую шею — костюм не протекал. Алексеенко весело обращался к повизгивающей собаке:

— Ну, Авро, теперь до свиданья простуда!.. Теперь мы с тобой не боимся ни болот, ни дождей.

Увидев моториста, инженер поднялся на ноги.

— Ну, как дела?

Сказочный костюм блестел на нём, высыхая.

— Начальник мастерских разрешил пользоваться только в нерабочее время.

— Добре!

Командир отряда получил новую машину. Полученная при Волке, она налетала уже больше ста часов и теперь передавалась для тренировочных полётов. Техников в отряде не хватало, и на эту машину Хрусталёв назначил Савчука.

Савчук гордился тем, что из всех мотористов выбрали именно его. Целые дни возился он со своим хозяйством: переделал по-своему контровку тросов, вычистил до блеска приборы, отрегулировал бомбосбрасыватели — машина оживала. Вытирая плоскости исхлёстанного ветрами и непогодой самолёта, он исподволь поглядывал на новую командирскую машину — она гордо стояла в центре ангара, свежая, нетронутая, сияя деталями. На ней работал техник Холмогоров; без дела громыхая капотом, он самодовольно пробовал сапогом упругость покрышек.

Инженер помогал Савчуку овладевать новой материальной частью, в свободные вечера моторист приходил к нему домой, и инженер объяснял ему устройство карбюрации, работу помп, систему зажигания. Савчук налегал с упорством: он знал теперь, почему свечи в цилиндрах ставятся сбоку, а не сверху, какая разница между грозненским и бакинским бензином и отчего происходит детонация. Савчук задумал перекрыть новую машину не только безотказной работой мотора, но и внешней отделкой. Частями он покрывал уже самолёт лаком — хвостовое оперение, потом плоскости, фюзеляж оставался пока непокрытым, и для непосвящённых его работа была мало заметна. Инженер всячески поощрял Савчука. Моторист ходил к начальнику механических мастерских просить дрель.

Утром в выходной день они пришли в ангар вместе с Алексеенко. Самолёты, покрытые чехлами, казалось, отдыхали в тишине.

Савчуку была неприятна эта праздничная, похоронная тишина ангара: он принялся за работу с азартом. Пока инженер снимал капот и настраивал дрель, Савчук достал ножницы, нитки, иголку и полез в кабину.

К полудню удалось отработать правую и половину левой щеки капота, оставался верх и распределительная доска приборов. Савчук, мокрый, с лоснящимся, нахмуренным лицом, сосредоточенно наводил по металлу сверкающие кружочки, цепляя их вязью один за другой. От непрерывной работы болели руки и живот, куда упиралась дрель. Алексеенко видел, что моторист устал.

— Ты бы пообедать сходил, а я давай покручу…

— Если обедать, то вместе, — упрямо заявил Савчук, наводя очередной сверкающий кружок.

Капли кота падали с его лба и стремительно скатывались по масляной наклонной плоскости капота.

— Иди, иди, — Алексеенко вырвал у него дрель, — а мне из буфета принеси чего-нибудь. Я есть не хочу, что-то не по себе…

До столовой Савчук бежал, у вешалки от переполнения чувств хлопнул по затылку оружейника, тот ответил тем же, и, беспричинно смеясь, они вошли в столовую.

Захватив бутерброды и бутылку нарзана, Савчук вернулся на аэродром. Подняв победно бутылку, он с шумом ворвался в ангар, но у дверей остановился: на полу, головой на нижней выгнутости колеса, лежал с закрытыми глазами, белый, как жесть, инженер. Рядом валялась дрель. Савчук расстегнул инженеру гимнастерку, намочил нарзаном платок и приложил к сердцу. Алексеенко открыл глаза.

Моторист заботливо подсунул ему под голову свои перчатки.

— Может, в санчасть позвонить?..

— Не надо…

— Значит, работу откладываем до завтра? — с сожалением произнёс Савчук.

— Пустяки. Отлежусь.

Савчук расстелил возле стены чехол от мотора и поднял с пола дрель: чувство благодарности и тревога за инженера обязывали его поторапливаться. С тихим скрипом инструмент прикасался к ровной матовой поверхности капота, рассыпая одинаковые серебристые кружочки друг за дружкой, — металл будто покрывался морозным узором, молодел. Нахмурив брови, моторист озабоченно точными и однообразными движениями поворачивал ручку. От неосторожных движений капот иногда погромыхивал — Савчук с тревогой через плечо оглядывался на инженера. Тень от колеса уже вытянулась на метр, наступал вечер, надо было спешить… Мокрая рубашка стыла и неприятно касалась разгорячённого тела, пусть — зато завтра он покажет всем, что можно сделать даже из старой машины! Вечернее солнце вышло из-под низких, серых, далеких туч и брызнуло светом в распахнутые двери ангара: кружочки ожили, будто запели нежными рубиновыми и зелёными искрами. Когда Савчук менял положение головы, на смеющейся выпуклости капота неуловимо возникали и исчезали феерические круги радуг. Он был доволен: оставался нижний, последний ряд и ложбинка, идущая к пропеллеру. То-то завтра будет разговору! Устали руки — чёрт с ними, ещё два десятка поворотов, и работе конец. Весенние сумерки входили в ангар. Алексеенко поднялся.

— Вздремнул немного.

Савчук повернул к нему потное, красное, счастливое лицо.

— А кончили мы вовремя!