Степан Сухачевский - У Белого Яра

Матросами, несшими охрану в фойе, командовал молодой мичман Саша Громов. Имел он строжайший наказ не вступать в разговоры с охраной чешской делегации, но его беспокойная натура не выдержала. Чехи стояли в строю по команде «смирно», матросы с разрешения мичмана закурили, тихонько переговариваясь.

— Ты рабочий? Крестьянин? — весело подмигнул Громов крайнему в шеренге чеху. Тот вздрогнул, испуганно метнул глазами в сторону своего командира, стоявшего поодаль. — Не понимаешь по-русски? Ни-ни!..

Солдат отрицательно мотнул головой, дружелюбно улыбнулся.

— Товарищ... — чуть внятно произнес он и вдруг замер: к строю приближался прапорщик. Свирепо взглянув на Громова, заговорил на ломаном русском языке:

— Господин русский офицер! Вы нарушаит инструкций...

— Знаю... Да вот только хотел спросить: зачем вы свернули с курса и пришвартовались к чужому берегу? Не пора ли сниматься с якоря?

— Прекратить большевистская агитаций! Я буду жаловаться!

Помрачнев, Громов вытянулся, браво козырнул и круто повернулся к матросам:

— Быть начеку, братишки!

При появлении представителей чешского командования шум стих. Офицеры при полном молчании торопливо прошли в президиум. Председатель Совдепа Зайцев, из рабочих-металлистов Петрограда, сухо поздоровавшись, жестом пригласил чехов занять свободные места. Грабчик, Музыка и Манжетный опустились в кресла, лица их стали непроницаемыми.

— Товарищи! — объявил Зайцев, — есть предложение наши текущие вопросы перенести на конец заседания, а сейчас приступить к обсуждению основного вопроса повестки: «Об урегулировании взаимоотношений между Комитетом чехословацких эшелонов на станций Курган и Совдепом»... Вы не возражаете?

Грабчик кивнул головой.

— Поручик, — продолжал Зайцев, — депутаты хотели бы выслушать вашу точку зрения. Прошу!

— Я это сделаю охотно, — ответил Грабчик, — но нас, кажется, в чем-то обвиняют... Имеются какие-то претензии.

С нарочитой медлительностью он достал из нагрудного кармашка мягкий замшевый футлярчик, извлек из него толстую сигару и, откусив кончик, закурил.

— Прошу слова!

И с заднего ряда поднялся пожилой, но еще крепкий человек, с рыжей окладистой бородой и «прокуренными», изжелта-седыми усами.

— Говорите с места, товарищ Репнин! — громко сказал председатель городского комитета партии Климов, бывший писарь запасного стрелкового полка, сидевший рядом с Зайцевым.

— Что ж, с места, так с места, — сдержанно отозвался Репнин. В его глуховатом голосе явственно прозвучали нотки скрытого волнения. — У нас на элеваторе горы зерна, на холодильнике еще с войны лежат запасы консервов. Мы можем помочь голодающим рабочим центра! Да вот беда: над нашим добром не мы хозяева! На станции теперь командуют чехи... А в Москве, товарищи, от нас ждут помощи! Сам Ленин ждет!..

Депутаты хорошо знали Репнина, стрелочника станции Курган: он сопровождал хлебный маршрут, который был торжественно отправлен в Москву трудящимися Кургана с месяц тому назад.

Откашлявшись в кулак, Репнин тихо заговорил:

— Приехали, значит, мы в Москву. Я как комендант эшелона явился в Кремль, доложил честь по чести и собрался уходить. Ан, нет: пригласили меня к самому Ленину. Вхожу в кабинет, Ильич навстречу: «А-а, из Сибири!». Усадил на диван, сам сел рядом и стал расспрашивать: как, значит, мы доехали, не случилось ли каких происшествий в пути... Спросил, как мы живем. А на прощанье сказал: «Враги хотят удушить революцию голодом. Сибиряки должны нас выручить хлебом».

Репнин поверх очков, сползших на самый кончик носа, медленно обвел взглядом переполненный зал, и его глаза молодо заблестели.

— Вот какой наказ дал нам товарищ Ленин!

Зал загудел. Люди повскакали с мест, возбужденно жестикулируя. Зайцев позвонил в колокольчик, призывая к спокойствию.

Грабчик с невозмутимым видом продолжал курить, распространяя вокруг пряный запах дорогой сигары. «Ах, сволочь!» — зло думал Зайцев, исподтишка наблюдавший за ним.

— Поручик! — сказал он. — Может, теперь вы дадите объяснение незаконным действиям чехов на станции? Народ, сами видите, требует!

Не выпуская изо рта дымящейся сигары, Грабчик поднялся, заговорил сухим голосом, словно отдавая команду:

— Господа! Я готов признать известную долю вины. Мы не всегда были справедливы... Но, поверьте, мы не имели дурных намерений, стараемся быть лойяльными но отношению к вашей революции... Чешский народ питает симпатии к русским!

— Народ — да, но не вы! — резко прервал Климов. — Товарищи депутаты, все, что говорил этот господин, — ложь. Не друзья они, а враги! Их цель — задушить Советы, учинить расправу над большевиками... Средь бела дня хватают наших людей, увозят неизвестно куда...

— Это клевета! Я протестую! — с пафосом воскликнул Грабчик. — Для обвинения нужны доказательства...

— Доказательства?! — голос Климова снизился до шепота, но был слышен в каждом углу притихшего зала. — А за что вы расстреляли телеграфиста в Шумихе? Оказывается, вам понадобилось убрать свидетеля вашего черного заговора. В его дежурство генерал Гайда вел переговоры с комендантом чешских эшелонов в Омске... Не так ли?

— Позвольте! — взвизгнул поручик. — Разве я ответственен за действия генерала? Об этом я слышу впервые...

— Допустим!.. Ну, а что вы скажете насчет вот этой телеграммы, адресованной лично вам? Огласите, Дмитрий Егорович! — обратился Климов к Пичугину.

Тот вышел на авансцену с раскрытым блокнотом в руке и зачитал: «Петропавловск пал. Власть большевиков свергнута. Взято много трофеев...»

— К сведению депутатов, — громко сказал Пичугин, нахмурившись, — телеграмма перехвачена нами вчера, до того, как эти господа предложили Совдепу созвать «мирную конференцию». — Голос его обиженно дрогнул, но лицо не утратило молодого задора. Карие глаза улыбались. Дмитрий не мог скрыть их блеск, как ни старался.

Депутаты поднялись в суровом молчании, гневные взоры всех присутствующих были устремлены на Грабчика. Рука его заметно дрогнула, и на зеленое сукно упал столбик пепла. Он нервно раскрошил сигару, сунул руку в карман.

— В такой атмосфере переговоры продолжаться не могут! Мы покидаем зал!

...Поздно ночью чехам было вручено постановление пленума Совдепа: снять контроль с железнодорожного телеграфа и охрану со станции, освободить всех арестованных, возвратить отобранное оружие, эшелонам немедленно следовать на восток.

Утром Курган был объявлен на военном положении.

Лица, замеченные в агитации против власти Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, вносящие смуту и дезорганизацию, распространяющие злостные слухи, будут предаваться суду ревтрибунала. Лица, уличенные в кражах, убийствах, погромах и нападениях на предприятия народного достояния, будут караться революционной властью вплоть до расстрела».