Степан Сухачевский - У Белого Яра

По утрам Золотушный выходил на балкон двухэтажного дома Менщикова, со страхом рассматривал через полевой бинокль сельские окрестности. Вокруг — ни лесочка, ни кустов... Проклятая равнина! Здесь каждую деревню придется брать с бою.

При одной мысли об этом хмель оставлял начальника карательного отряда. Двигаться наобум, как в лесах под Курганом, теперь опасно. Но и задерживаться в Белозерской рискованно: пьянство и разврат окончательно подорвали дисциплину в отряде, Гришкины «братишки» совсем вышли из повиновения. Для острастки пришлось двух самых отчаянных пустить в расход...

Разведка доносила: все левобережье Тобола до самой Усть-Суерской, где находится штаб Пичугина, контролируется конными дозорами партизан, у населенных пунктов расставлены секреты. В деревне Памятной расположена их передовая застава, здесь же и главный склад оружия. Памятную обходным маневром взять невозможно: по левую сторону тракта лежит степь, просматриваемая на многие километры, справа течет река Тобол. Значит, наступать придется открытой равниной. Но кто поручится за успех подобной операции? Вдруг — поражение? Тогда конец всему... А он-то возомнил себя героем!

Золотушный, как зверь, попавший в ловушку, метался по просторной, обставленной на городской манер, горнице деревенского богатея, не зная, на что решиться. По слухам, в штаб Пичугина из Ялуторовска прибыл кадровый офицер Скрябин. А у него — вор Гришка, допившийся до белой горячки: с утра до вечера горланит похабные песни, буянит, грозит кому-то. В редкие минуты протрезвления он, грязный и опухший, бегает, как сумасшедший, по горнице, бьет что ни попадет под руку и требует вина. Менщиков, боязливо глядя на расстегнутую кобуру Гришкиного маузера, беспрекословно выполняет любую его прихоть.

Наконец, Менщиков не выдержал: закрыл бакалейную лавку и винный погребок, отослал жену к соседям, а сам перебрался в тесную комнату-боковушку, предоставив в полное распоряжение «господ-офицеров» весь верх своего дома.

Снедаемый одиночеством, Золотушный как-то зашел к нему. Как-никак Менщиков — давнишний приятель отца, уж лучше общество этого грубого мужлана, чем мертвецки пьяного Гришки.

— Ты уж того... за убытки не сердись, — фамильярно заговорил Золотушный. — За мной не пропадет.

— Ах, что вы, Николай Иванович! — залебезил хозяин дома, поспешно выставляя на стол хрустальный графин неразведенного спирта и тарелку с холодной телятиной. — Мы хоть и не образованны, а в людях толк понимаем.

Менщиков неуклюже повернулся в правый угол, где тускло поблескивала освещенная лампадкой старенькая божница. Крестясь, украдкой косил глаза на гостя, перед которым испытывал невольный страх.

— Угощайтесь, — засуетился Менщиков, наливая две рюмки. Большую, наполненную до краев, пододвинул гостю. — Уж извините за угощение. Хозяйка приболела, к соседям отправил.

Золотушный не дотронулся до вина, с неприязнью посмотрел на Менщикова.

— Ты мне не доверяешь? А?.. Зачем лавку запер?

Мясистое багрово-красное лицо Менщикова расплылось в подобострастной улыбке.

— Если б на селе одни ваши молодцы находились, а то ведь... — он испуганно оглянулся на дверь горницы, зашептал. — Гришкины разбойники грабят всех подряд, стали забижать и наших.

— Знаю!..

Сдвигая скатерть, Золотушный потянулся к графину, неловко ухватил его, поднес к глазам, рассматривая через тонкое стекло прозрачную жидкость, и вдруг, запрокинув голову, жадно припал губами к узкому горлышку. Раздалось бульканье. Пораженный Менщиков растерянно смотрел на двигающийся кадык гостя. Изрядно отпив, тот дрожащей рукой поставил графин на стол и, с трудом поймав ломтик огурца, кинул его в рот. Пожевав, сплюнул.

— Что, уд-див-лен? Ха-ха! — Золотушный внезапно оборвал сухой лающий смех. — Ты вот про Гришку давеча... бандит и все такое. А только без него партизан нам не выловить. Тебе скажу, свой человек... Вот надо брать Памятную, тут Гришкина шайка и выручит меня.

— Весь отряд можно угробить, ежели лезть напролом, по-медвежьи, — насмешливо отозвался Менщиков.

— А как иначе? — опешил Золотушный. — Ведь степь! Видно, как на ладони. Обходного маневра не сделаешь...

— Так-то оно так, да только и на чистой коже бывают бородавки.

— Ты вот что... загадки мне не загадывай! — вспылил Золотушный.

— А вы не обижайтесь, Николай Иванович! Послухайте, может, и мой совет сгодится...

Гость рывком подвинулся к хозяину дома, и тот рассказал... В пойме Тобола встречаются заросли прибрежного тальника, местами они вплотную подступают к деревенским поскотинам. По весне сюда бегают ребятишки зорить птичьи гнезда, в летнюю же пору никто не тревожит пернатых и мелких зверюшек. Вблизи Памятной тальник особенно густ и высок. Зеленым мыском выдался он в степь. Когда-то тут был добрый лесок, да сгорел от степного пожара, а сейчас здесь разрослись кустарники и молодой подлесок. К нему со степи тянутся топкие болотца, а от Тобола пролегла глубокая старая балка. Крестьяне стороной объезжают Горелый лесок — глухое забытое место.

— Вот дождемся безлунной ночи, — возбужденно шептал Менщиков, — и берегом Тобола проведем лошадей в Горелый лесок, сделаем здесь засаду. А там — не зевай... До Памятной рукой подать.

Золотушный с недоверием слушал Менщикова, а когда тот кончил, вдруг навалился на него всем телом.

— Если задумал недоброе... Худо будет!

Менщиков испуганно забормотал:

— Опомнись, Николай Иванович! Я твоему родителю по гроб жизни обязан... помог мне подняться на ноги. Своему благодетелю я ведь на иконе клятву дал оберегать тебя, как сына родного!..

Но Золотушный уже не слышал хозяина дома: опрокинув голову на стол, он храпел на всю комнату.

В окно светила полная луна.

Дмитрию не спалось. Спустив на пол босые ноги, поднялся с дивана, подошел к окну.

В кабинете душно. Распахнув створки, он облокотился на подоконник.

Под окном цвела молодая осинка. Раскидистые ветви ее были опушены серебристыми серьгами позднего цветения. Нежные гирлянды их, нависая одна над другой, образовали пышный шатер. Рядом росла березка, вся в зеленых кудряшках распускающихся листьев.

В зеленоватом призрачном свете луны исполкомовский сад казался загадочным. Он напомнил Дмитрию другой сад, тот, что растет в Моревской у отчего дома.

Моревские богатеи, наживавшие капиталы на пшенице и скоте, считали садоводство баловством и пустой затеей. Не до садов было и крестьянской бедноте, перебивавшейся с хлеба на воду. Лакомством для деревенских ребятишек были кислая клюква, мелкое лесное «вишенье» да горькие яблочки-дички.

Но нашелся на селе один человек, решивший наперекор всем вырастить фруктовый сад. То был неугомонный дед Пичугин, выписавший с Полтавщины нежные саженцы яблонь. Соседи с укором говорили ему: