Виктор Андреев - Незваный гость. Поединок

— И еще что?

— Задания мне давали немцы...

— Последний вопрос: какую цель вы имели, организуя жертвоприношение Серафимы Вороновой?

— Угодить Христу.

— Мы условились говорить по существу...

— Ну... веру чтоб укрепить.

— Почему в качестве жертвы была избрана Серафима Воронова?

— Она... того... легче внушению поддавалась... слову сполна верила.

— А вы обманывали ее.

— Ноне кто не обманывает. Все норовят...

Э-э! Не так прост был Шомрин — Хмара, как мне вначале думалось. Он мне казался фанатиком, а это было не так. Все более я убеждался, что душа этого человека темна и мерзка.

Леонов взглянул на часы и объявил перерыв. Впереди был не один допрос предателя.

Кого-кого, а Сарру Бржесскую я не ждал. Она пришла вдруг, рано утром, может быть, следом за мною, длинная и плоская, как линейка. Переломилась надвое, присела в сторонке на край стула.

— Вы ко мне? — Я не был уверен, что она попала в мой кабинет не по ошибке.

— К вам.

— Слушаю.

— А писать не будете?

— Не желаете — не буду. — Я отодвинул авторучку, бумагу.

— Посоветоваться с вами послали сестры. Иди, говорят, сестра Сарра, спроси, можно ли нам к шелкоперовским присоединяться или нет. Не заберут ли и Шелкоперова? Да и какова вера у него, правильная или нет?

На лице посетительницы смирение и кротость. Я поверил тому, что она действительно пришла, чтобы получить на эти вопросы ответы, которые волнуют не только ее.

Но поймет ли она, если я пущусь в рассуждения? Не будет ли это тратой времени и сил? И вдруг у меня возникла мысль: если сектантки хотят знать мое мнение, то я могу прийти к ним побеседовать. Пусть соберутся хоть сегодня. Я сказал об этом Бржесской.

Она встала, вновь выпрямилась в струну и вышла, не попрощавшись. Странная женщина. Ее приход вывел меня из равновесия. К обстоятельному разговору с женщинами-сектантками я не был готов. Отказаться было нельзя. Такая аудитория — находка для атеиста. Я пожалел, что со мною нет Леонова. Он находился в селах района, где Шомрин — Хмара проводил крещения.

Я пошел в библиотеку, чтобы подготовиться к беседе, и просидел там полдня.

Возвращаясь, я еще издали заметил сидящих на скамейке возле райотделения милиции Веру Лозину, Симу Воронову и Левитан. Левитан, как всегда, улыбалась, а Вера и Сима о чем-то переговаривались, и лица их были озабочены.

— Вы почему не на работе, девушки? — спросил я с шутливой строгостью.

— Вот! Сразу начальника видно! — пробасила Левитан и вдруг покраснела. Я вспомнил, что она всегда старалась сдерживать голос, а тут забылась.

— У нас перерыв, Николай Алексеевич, — сказала Вера. — Мы к вам на минутку.

Я пригласил их в кабинет, а Симе сказал, что сегодня хотел бы поговорить с ней.

— Я давно уже жду. — Сима вздохнула. — Но...

Она не договорила и, смутившись, умолкла.

— Вам не придется сегодня допрашивать Симу, — сказала Вера. — Вы будете читать... Она написала. Сима, давай!

Девушка подала мне тетрадь. Я отвернул обложку и увидал четко выведенные ученическим почеркам слова:

«Я решила написать вам, потому что мне трудно говорить об этом...»

Я закрыл тетрадь, положил на стол и обратился к Симе:

— Прочту, но разговора не избежать, Сима.

— Сегодня? — спросила она.

— Когда прочту. Может быть, завтра, послезавтра.

— А сегодня вы с нами пойдете в кино! — Это сказала Левитан и оглядела подруг, будто ища у них поддержки.

— Билеты мы уже взяли. На 8.30, — сказала Вера.

Левитан не унималась:

— И вы не откажетесь.

— Откажусь. — Я рассказал о разговоре с Бржесской.

— Тогда и мы придем, — вдруг заявила Вера. — Где собираются?

— А как же билеты? — испугалась Левитан.

— Подумаешь! Продадим, — ответила Вера и взглянула на часы. — Девушки, пять минут осталось!

Подруги вскочили и помчались к выходу.

Я взял тетрадь Симы.

«Я решила написать вам, потому что мне трудно говорить об этом, — еще раз прочел я первую фразу. — Боюсь, что у меня просто не хватило бы сил говорить о себе перед вами, человеком счастливым и чистым. Я не была бы откровенной, если бы мне пришлось давать показания тогда, когда я лежала в больнице. Наверно, я и отвечала бы так, как нас научал Шомрин: «Пусть каждый отвечает за себя», «Это святое дело». Но теперь я уже не смогу повторить этих чужих слов.

Мой отец погиб в Берлине в апреле 1945 года. Мне тогда было восемь лет, а брату — десять. Гибель отца в последние дни войны страшно повлияла на мать: она начала пить и забросила нас. Летом утонул братишка. Мать пыталась повеситься, но ее спасли соседки. Одна из них, тетка Палашка, была сектанткой-пятидесятницей. Женщина кроткая, ласковая, она умела утешить, облегчить душевные страдания святым словом. Тетка Палашка часто говорила матери, что если бы она уверовала в бога, то муж ее не погиб бы, что его смерть — наказание за неверие. К нам стали приходить и другие женщины, которые называли друг друга сестрами. Мать уверовала. Приходил теперь и проповедник — брат Елизар. Он рассказывал мне поучительные истории из священного писания, говорил о страданиях и чудесах Христа. Я как-то быстро поверила ему. Стала бояться Христа. Это меня вынудило молиться, заучивать молитвы и псалмы. Почувствовав себя верующей, я потеряла страх перед Христом, потому что мне не грозила кара, как неверующим.

С восьмого класса я бросила школу. И в колхозе перестала работать, как и мать. У нас был небольшой огород. Какие от него доходы! Не проживешь. Тогда мы взяли бросовую полоску земли и увеличили огород вдвое. Нас вызывали с матерью в правление, предупреждали, звали работать, обещали аванс в счет будущих трудодней, но мы стояли на своем, считая все это коварством сатаны, желающего обратить нас в неверующих. Брат Елизар на каждом молении внушал нам, чтобы мы не поддавались уговорам, не выходили на работу.

Однажды к нам на огород пришел бригадир колхоза с двумя колхозниками, промерил наш огород и составил акт об излишках земли. Скоро состоялся суд. Нам с матерью дали по одному году исправительно-трудовых работ. И направили ее в одну колонию, меня — в другую.

Теперь я почувствовала себя страдалицей за веру и очень возгордилась этим. Я готова была на муки. Однако в колонии я не нашла их. Тогда я начала придумывать муки сама.

Помню, мне выдали чистое белье, пригласили в баню. Оставшись в одной сорочке, я забилась под нары и кусалась, когда женщины пытались вытащить меня из-под них. Я делала все наперекор тому, что мне предлагали, что от меня требовали, думая, что этим я борюсь с сатаной, служу Христу.

Но постепенно ласка и внимание ко мне победили. Особенно на меня повлияла женщина, койка которой стояла рядом с моей. Она всегда мне рассказывала, на какой работе была, с кем работала, сколько сделала бригада. Если она бывала в клубе, то обязательно передавала содержание картины. Вначале я старалась не слушать ее. Натягивала на голову одеяло и молилась. Потом начала прислушиваться, не подавая виду. Хотя я и считала, что в нее вселился сатана и искушает меня, но противостоять уже не могла, тем более, что никаких предупреждающих знамений мне не было. А главное — не было тех общих молений с говорением на иноязыках, что всегда настраивали на бога. Наступил день, когда я сдалась окончательно: пошла в клуб.