Николай Горбачев - Ударная сила

«Здравствуйте, товарищи женщины! — Подполковник поджидал у машины, пока подойдут все. То, что он гость, подтверждало и поведение Савинова: тот стоял позади, почтительно и строго. — Как жизнь-то?»

Сухая, болезненная Лажечникова, с лицом, лишь жиденько окрасившимся от ходьбы, опустила сумки с плеча прямо на мокрую обочину.

«Жизнь! Вот... не женщины — вьючные, только что горбы еще не выросли».

«Почему же так?»

«А есть-то надо. Кормить детей надо...»

«От кого зависит, Петр Савельевич, срок открытия магазина в городке?»

Савинов не успел ответить, та же Лажечникова сказала:

«Начальства много ездит... Но в гости — приехал да уехал».

Подполковник просто, без обиды, сказал:

«Я не собираюсь уезжать. Выберите ближайший день, Петр Савельевич, пригласим женщин, посоветуемся».

Сейчас она ждала, надеясь, что он все же пройдет тут, по тропке, но, когда из-за поворота, из-за темного, растрескавшегося ствола старой сосны действительно показалась его фигура, оцепенела в испуге: а что, если увидит ее здесь за ситцевой шторой...

Он вышел на освещенное солнцем пространство, шагал легко, держась прямо, в шинели, затянутой ремнем, и она, затаив дыхание, почти совсем не дыша, смотрела неотрывно на его лицо, возгораясь изнутри чем-то еще неясным, ощущая тепло на щеках, во всем теле. А он улыбался, щурился от света, оглядывался по сторонам, высоко поднимая голову, словно видел все впервые, словно оказался тут, среди сосен, снега и света, нежданно, и смотрел на все, удивляясь...

Он прошел. А она все еще стояла, не шелохнувшись, и все еще видела перед глазами его необычное, красивое и смелое лицо, и тихо улыбалась своим мыслям, сцепив руки поверх рубашки на груди и слушая, как учащенно билось сердце.

Она все делала легко и споро: убрала в комнате, тщательно, во всех закоулках протерла пыль, будто ждала гостей; вышла в кухню одетая, аккуратно причесанная, — попьет чаю, отправится в новый дом, в свою уже квартиру, начнет потихоньку ее обихаживать. И хотя к предстоящему переезду относилась в общем-то спокойно, даже равнодушно, однако теперь это событие представлялось даже вроде каким-то знаменательным и светлым.

Вера Исаевна Овчинникова, энергичная, опрятная, непоседа — она и сейчас, как догадалась, входя в кухню, Милосердова, куда-то торопилась, разрумянилась от плиты и спешки, коротко дышала, вздымалась грудь, завитки волос выбились из-под косынки, оголенные руки мелькали вместе с утюгом — гладила.

— Ой, своих всех вытолкнула, еле успела, — увидев Маргариту и словно радуясь тому, что может поделиться этой нехитрой новостью, быстро заговорила Овчинникова. — Теперь доглажу, оставлю ребятам обед, а сама в Егоровск! Детский сад открывать, а еще ничего нет. Вот и едем — Савинова, Моренова, Карасиха... Ой, машина, верно, уже ждет?

Подслеповато взглянула на Маргариту, полные чистые руки застыли с утюгом. Она вдруг уловила состояние соседки, ее улыбчивость, внутреннюю проясненность и просветленность — что бы это значило? За то короткое время, что жили вместе, она не видела еще Милосердову такой. Ей, Овчинниковой, у кого семейные дела шли, по ее представлению, гладко — есть ребята, муж, заботы по женсовету, — кое-что казалось у соседей странным; и по доброте, сердечности своей, а главное, по своей не очень сложной концепции — все зависит от женщин — она становилась всегда на сторону малоухоженного, сохлого капитана — начклуба.

Что означало такое состояние Милосердовой, она не знала, но по своей практической сметке подумала: «Вот ее тоже взять бы в Егоровск, пусть подразомнется, поможет», — и сказала:

— Вижу, Маргарита Алексеевна, настроение у вас хорошее. А не поехать ли вам с нами? Бегать из магазина в магазин... Доброе бы дело сделали.

— В Егоровск? Не думала...

— А вы подумайте!

— Можно и поехать, — неожиданно для самой себя согласилась Милосердова.

— Ну, вот и хорошо... Я сейчас! — сказала Овчинникова, радуясь и скорому согласию соседки и тому, что неловкость от пристального разглядывания Милосердовой, кажется, развеяна. Руки Веры Исаевны замелькали еще быстрее, орудуя утюгом.

Только к вечеру хозяйственная машина вернулась из Егоровска, и усталая от беготни по магазинам, но все с тем же неистраченным, неулетучившимся настроением Милосердова, не заглянув домой, не думая, что там и как с мужем, отправилась к двухэтажному дому; он белел среди сосен новенькими силикатно-кирпичными боками.

Возле двухэтажного дома следы совсем свежей строительной баталии: заляпанные известью и раствором козлы, доски, разворошенный и разбросанный кирпич, битые пластины шифера, куча выметенного мусора. Но дом с маленькими, будто прилепленными балкончиками по второму этажу глядел в предвечерней закатной тиши торжественно, светился ярким электричеством во многих окнах: строители перед сдачей мощными лампами досушивали квартиры.

Подальше, на расчищенной площадке, вставал другой дом: пустые оконные проемы, недоложенные, уступом стены... Словно бы неведомая, но мощная сила снесла верх дома, вышибла окна, обратив дом в руины.

Фурашов вошел в подъезд готового дома. Пустые квартиры не были заперты, и он переходил из одной в другую, осматривал свежевыкрашенные полы, беленые стены с темнеющими мокрыми пятнами, заглядывал в кухни, в ванные и забыл, что собирался пробыть в доме всего минут десять, поглядеть на выбор две-три квартиры...

Во втором подъезде двери двух квартир оказались запертыми; эта половина дома заканчивалась раньше, значит, хозяева здесь уже были, может, успели перенести часть вещей. Фурашов даже припомнил, кто должен поселиться в этих квартирах: списки утверждал третьего дня, память еще держала цепко. В одной — командир второй батареи из подразделения капитана Карася, в другой — старший инженер-лейтенант Коротин с семьей, приехавшей на днях.

По гулкой в пустоте лестнице поднявшись на второй этаж, подполковник остановился на площадке, оглядывал крашеные двери в раздумье, в какую зайти сначала. Вот, например, в этой, под шестнадцатым номером, кажется, будет жить капитан Милосердов. Милосердовы... Всего на долю секунды, пока взялся за никелированную дужку дверной ручки, подумал: загадочная пара...

Шагнул через порог навстречу режущему электрическому свету и теплу, хлынувшим из распахнутой комнаты. Коридорчик тесный, и Фурашов, пройдя его, оказался в комнате. В центре потолка горела крупная лампочка, на табуретке — рефлектор, от него и исходили отраженный свет и тепло. Фурашов уже собирался осмотреть квартиру, но позади вдруг стукнула стеклянная дверь. Оглянувшись, он увидел Милосердову.

В шерстяном платье, будто сшитом специально напоказ, облегавшем ее фигуру без единой морщинки, она стояла в дверях. Улыбаясь, щурилась от света или, возможно, от неожиданности, и Фурашову почудились и насмешливость и странная радость в серо-темных ее глазах — там перегорали фосфорические искорки.