Николай Горбачев - Ударная сила

Предчувствуя, что неспроста маршал просит их пересесть ближе — верно, пойдет разговор, — совсем не думая, что, быть может, неучтиво поступает по отношению к Сергееву, повинуясь лишь скорее журналистскому чутью, Коськин-Рюмин повернулся на диване: сейчас что-то произойдет...

Офицеры устроились в креслах ближе к столику Янова, теперь все сидели компактно. Василин тоже смотрел на пересаживавшихся со своих мест офицеров, прежняя мина брезгливости, с какой он слушал соседа, еще не сошла; пальцы-дутыши растопыренно лежали на коленях.

И хотя Коськину-Рюмину казалось, что он сразу переключил свое внимание на Янова и офицеров, но все же он, видно, опоздал и не услышал первых вопросов маршала, то ли из-за тихого его голоса, то ли из-за вибрирующего, с замираниями гула моторов — самолет будто взбирался в гору.

Отвечая Янову, лейтенант Гладышев, со светлым пушком на верхней губе, озорно сверкнул глазами и подобрался в кресле, на молодом лице одновременно отражались почтение, беспокойство, невольное желание блеснуть, отличиться:

— Служим, товарищ маршал! Нормально...

— Что ж, оба техники? Оба на «пасеке»?

— Никак нет, товарищ маршал, лейтенант Бойков с «луга», хотя училище одно кончали.

— Давно в части?

— Скоро год.

— Как встретили?

— Встретили? — Гладышев будто внезапно вспомнил что-то смешное, ухмыльнулся откровенно и совсем по-ребячески мотнул головой, даже у Янова весело, искристо залучились глаза.

Василин колыхнулся на диване, прорвался короткий смешок:

— Тут, товарищ маршал, все, наверное, получилось так, как вот журналисты предсказывают. — Он кивнул на Коськина-Рюмина. — Лейтенант, мол, едет в часть, сходит на маленькой станции с поезда — пусто, никого нет. Одна полудохлая, полуощипанная курица на перроне... Циркачи! Придумают же! Ну, пятнадцать километров по лесу до части топает лейтенант, а там начальник штаба направляет в деревню: иди, ищи, мол, частную квартиру. Находит лейтенант квартиру с молодайкой, а через год — офицерский суд чести...

Василин опять колыхнулся — он был доволен собой.

Коськин-Рюмин отметил: лейтенанты мгновенно переглянулись и, опустив головы, прятали ухмылки, но безуспешно: губы у обоих растягивались. И только подполковник, сидевший посередке, опытный, понимавший: когда начальство говорит, лучше не ввязываться — сохранял неуязвимую строгость — полное лицо спокойно, веки прикрыли глаза.

— А что? Точно, товарищ генерал, было дело! — со смешком проговорил Гладышев.

— Какое дело? — Василин притушил улыбку.

— А как вот журналист говорит. — Гладышев неуверенно покосился на Коськина-Рюмина. — С курицей — точно!

— Да? Точно? — Янов рассмеялся, привычно потирая скобочку волос. — Журналисты, они народ наблюдательный, острый — им не откажешь в этом!

— И пятнадцать километров до расположения по лесу — тоже верно!

Подполковник Савинов теперь ворочался в кресле, полное лицо — в напряженном беспокойстве, светлые брови изломились уголками. «Ну, этот Гладышев! Перед маршалом... язык распускает. Эх, офицеры пошли! Говорил же командиру — не посылать, чего он в нем находит? Вот, пожалуйста...» Обычно добрые глаза начштаба не раз уже сверлили лейтенанта, авось, поймет, но тот, кажется, совсем освоился, не вертел в смущении головой, живо что-то отвечал Янову, и захолодевший в ожидании ЧП Савинов даже не воспринимал теперь смысла их разговора, хотя от Гладышева его отделяло всего одно кресло, а гул двигателей за бортом стал, кажется, ровнее, покойнее...

— Знаем, знаем этот народ. — В голосе Василина прозвучал скрытый намек: всяких видели! — Один такой на фронт приезжал... Было! Сейчас встретимся — как черт от ладана прячется! — Василин хохотнул, будто горох просыпал. — Циркач! Нализался, на бруствер выскочил: мол, обабились тут, в обороне, немца, мол, давно перед вами нет. Дурака спасать бросились, а в это время «иван», шестиствольный миномет... Капитан Кандурин, комбат сибирячков, да солдат поплатились.

— Это кто же такой, если не секрет? — Янов настороженно посуровел.

— Есть такой... Даром ему тоже тогда не прошло, да и потом высоко не поднялся, хоть и фамилия что надо — Князев. — Василин брезгливо оттопырил нижнюю губу. — И сейчас напишут иной раз, хоть стой, хоть падай: читаешь — и диву даешься! Новшества им все подавай... То командиров в капусту секут, то о революции кричат — дым до небес! Но не зря говорят: новое-то — чаще хорошо забытое старое.

— Не совсем, не совсем так... — Янов в задумчивости потирал скобку волос у затылка. — Вы тоже утрируете. И что новое — это хорошо забытое старое, тут тоже надо разобраться: что,оно такое новое и что такое старое.

— Что «не совсем», товарищ маршал? Слюни распускаем, а надо дело делать! Мы привыкли не словами, а делами говорить. Война научила. А этих выскочек, скороспелок что научит?..

— А вы пояснее, Михаил Антонович! Все мы тут люди свои. «Катунь» доказала...

— Цыплят по осени считают! Тогда и становится ясно, чем их кормили — зерном или половой.

— Знаем, знаем! Вы против «Катуни». Вы в нее не верите. А время покажет... Да, покажет! Оно будет не на вашей стороне. — Янов вдруг оживленно повернулся в кресле, лицо стало мягче, приветливей. — Вот давайте спросим у молодых, их отношение к «Катуни».

— Чего тут, товарищ маршал? «Катунь» — это грандиозно, это будущее! — выпалил Гладышев.

— А вы как считаете? — Янов обратился к лейтенанту Бойкову.

— Система железна, как у нас говорят, товарищ маршал.

Василин налился бурачной краснотой, казалось, от лица его сейчас исходил жар, как от раскаленной жестяной печки.

— Железна! Будущее!.. Не рано одних беленьких цыплят считать? А черненькие? Серенькие?..

— Отмахиваться, Михаил Антонович, от прогресса, знаете ли, это не дело, — сказал Янов. — Прогресс есть прогресс, он ставит новые задачи перед нами, военными. Это, конечно, не значит, что надо отмахиваться от всего старого, не видеть преемственности.

Голос Василина прозвучал металлически:

— Я за сочетание пушек и ракет.

Открылась дверца в пилотскую кабину, капитан, выглянув, сказал:

— Идем на посадку, товарищ маршал. Внизу Егоровск.

— Ну, хорошо, хорошо... — Янов помолчал, словно недоволен был, что перебили, брови подвигались, потом поднял взгляд на Гладышева. — Ну, а по версии журналистов, там в конце — молодайка и суд... и это оправдалось?

— Н-нет, — с запинкой сказал Гладышев. — Не было.

Самолет коснулся земли, подпрыгнул, качнулся с крыла на крыло и побежал по зеленому полю, мелькавшему за круглыми иллюминаторами.

Кабинет Фурашова стал тесным: набились свои и гости. Стульев не хватило, пришлось приносить из разных кабинетов. Гостей много: не только прилетевшие с маршалом Яновым генералы и офицеры — их Фурашов встречал на полевом аэродроме в Егоровске, — но и местные партийные и советские работники. Люди разные, многие были приятны Фурашову, желанны, и он впервые после гибели Вали чувствовал растроганность и этими встречами и тем, что предстояло, ради чего они собрались, чему суждено было произойти через несколько минут.