Валентин Катаев - Том 3. Растратчики. Время, вперед!

Он подчеркнул слово «верить» и слово «видеть» дважды.

Грубый, рассохшийся стол придвинут к стене вплотную, под самый подоконник. Подоконник слишком высок — в полтора раза выше стола.

Окно трехстворчатое, венецианское. Его ширина значительно превышает высоту.

Номер очень маленький. Стол. Три стула. Голая лампочка. Железная тигровая окрашенная кровать, под кроватью — угол фибрового чемодана.

Больше — ничего.

В тени по Цельсию двадцать градусов тепла. На солнце — тридцать четыре.

Окно — ребус — выходит на запад.

Солнце в восточной половине неба. Оно еще не вступило на западную.

Номер в тени. Но в нем уже сорок градусов, по крайней мере.

Стена против кровати постоянно накалена. К ней невозможно приложить ладонь. Штукатурка потрескалась. Известь пожелтела. В стене проложен кухонный дымоход. Кухня работает почти круглые сутки.

«Но я не могу прочесть ребуса…»

Еще бы! При такой температуре!

Как его угораздило попасть именно в этот номер? Но что же было делать! Другие и того не имеют.

Ветер вырывает из рук листок, бросает в него из окна горстями голубую пыль, крупную, как сеяный мак.

Нечем дышать.

Первую ночь он спал в вестибюле отеля, за загородкой, на столе «почтового отделения и государственной трудовой сберегательной кассы». Было твердо и коротко. Мешали медные весы. Но все же лучше, чем на полу возле двери.

Никому не разрешалось ночевать в помещении государственного учреждения. Георгию Васильевичу сделали исключение из уважения к имени и профессии.

Днем он мыкался по участкам и, останавливаясь на ходу, записывал в книжечку.

Вот некоторые его заметки:

«…специальные дощатые сарайчики „для куренья“. В других местах курить строжайше запрещено. Посредине большой чан с водой. Вокруг, по стенам, — лавочки. Сидят, курят, сплевывают, утирают рукавом рты. Молодые, задумчивые, совсем не похожи на рабочих…»

«Анархия скоростей, ритмов. Несовпадение. Стоял на переезде. Маневрировал товарный поезд. Трусила местная плетеная бричка. Обдавал пылью грузовик-пятитонка. Мигал ослепительно велосипед. Шел человек (между прочим, куда он шел?). Поджарые башкирские верблюды с длинными окороками волокли бревна. Летел аэроплан большой, трехмоторный. И у всех — разная скорость. Можно сойти с ума. Мы живем в эпоху разных скоростей. Их надо координировать. А может быть, они координированы? Но чем?»

«Полтора года назад здесь была абсолютно пустая, дикая, выжженная степь. Безлюдно. Мертвые горы. Орлы-стервятники. Бураны. Сто пятьдесят километров от железной дороги, пятьдесят километров от ближайшего города… А теперь? Чудеса…»

«Стройка переживает разные эры: сначала земляную, потом деревянную. Сейчас начинается железная, бетонная. Молодой зеленоватый железобетон вылущивается из деревянных опалубок, лесов… Будет скоро эра машинная (монтаж), потом электрическая (ЦЭС)…»

«Баллоны с газами. Разноцветные. Кислород — синий. Ацетилен — белый. Водород — красный. (А что с ними делают?)»

«Бригада бетонщиков — орудийная прислуга — заряжает, подносит… Десятник — фейерверкер (бегает с записной книжкой, ругается). Моторист — наводчик…»

«Видел: комсомольская бригада работала без лесов. Новый способ кирпичной кладки. Синее небо. Страшно синее! Они пели, работая на узком ребре восходящей из земли кладки. Кажется, фабричная труба. Они пели и кирпич за кирпичом подымали стену и сами подымались вместе с ней (стена, подымающаяся в небо на глазах вместе с поющими людьми. Молодость?)».

И многое другое записывал он.

«Но какая между всеми этими деталями связь?»

На следующую ночь комендант перевел его в бездействующую ванную комнату второго этажа. Это было уже лучше. Но работать все же невозможно.

Утром на четвертом этаже освободился маленький угловой номер. Он освобождался регулярно каждые три-четыре дня. Очевидно, дольше в нем никто не выдерживал.

Старожилы хорошо знают этот номер. Он даже получил специальное название: каупер.

Но что такое «каупер»?

Георгий Васильевич был человек новый, технически не подготовленный, он не знал, что такое «каупер».

Он нажал на коменданта и получил номер без очереди.

Ну и номерок!

Георгий Васильевич сделал нечто вроде охлаждающего экрана: расставил перед проклятой стеной стулья и повесил на них мокрую простыню.

Простыня высохла в полчаса.

Георгий Васильевич разделся догола, настежь распахнул дверь, устроил сквозняк. Сидеть голым на страшном сквозняке было очень приятно, но не совсем удобно.

Сквозняк выдул в коридор портьеры, дверь оголилась. По коридору мимо номера ходили уборщицы. Могли увидеть.

Георгий Васильевич не без труда поймал портьеры, силой втащил их в номер и сколол булавками. Тотчас булавки скрутило и вырвало с мясом. В портьерах остались дырки.

Он плюнул и надел кальсоны.

Но в кальсонах тоже было неловко.

Он запер дверь.

Через минуту в номере снова нечем было дышать.

Тогда Георгий Васильевич надел на горячее мокрое тело резиновый макинтош, сунул ноги в ночные туфли, застегнулся до горла, взял бинокль и пошел мыкаться по отелю.

Они возвращались с аэродрома.

Серошевский улетел.

От радиатора несло жаром.

Мистер Рай Руп сидел, глубоко завалясь назад. Он прижал подбородок к галстуку. Шляпа съехала ему на нос. Добрыми суженными глазами смотрел он из-под полей шляпы по сторонам.

Красная дорога была извилиста и волниста.

Она бросалась то вверх, то вниз, то вправо, то влево. Но, в общем, она неуклонно понижалась. Автомобиль, спускаясь, огибал гору.

Справа горизонт был резко ограничен и приближен косым боком широкой горы.

Слева он падал, простираясь безграничным мутным пространством низменности.

Гора поросла жесткой и цепкой альпийской травкой. На ней были разбросаны пудовые осколки радужной, багровой руды и круглые валуны с лапчатыми оттисками серебристо-зеленых лишаев.

Дальше и выше направо горело почти серое от зноя небо. Быстро бежали облака.

Бежали и поворачивались облакам навстречу верхушки буровых вышек.

Густой киноварью краснела длинная насыпь «вскрышки» пятьсот восемнадцатого горизонта. Оттуда вылетали очень белые снежки пара. Они на несколько секунд опережали прозрачные горные посвистыванья невидимых локомотивов.

Налбандов сидел прямо, несколько боком к мистеру Рай Рупу. Крупными желтоватыми руками с черно-синими полосками нечищеных ногтей он упирался в голову своей оранжевой палки.

Между Налбандовым и Рай Рупом подпрыгивал на крупно стеганном сиденье сверток чертежей.

Несколько минут тому назад между ними начался разговор. И начался не совсем ладно.

Мистер Рай Руп попросил мистера Леонарда Дарлея перевести товарищу Налбандову длинную любезную вступительную фразу: