Валентин Катаев - Том 3. Растратчики. Время, вперед!

Не проще ли было сделать сплошной настил?

Конечно, эта простая мысль носилась в воздухе. Но простые мысли тем и трудны, что их благодаря простоте и очевидности редко находят.

Маргулиес и Тригер пришли к идее сплошного настила разными путями.

Маргулиес — по странной ассоциации, наблюдая за подвозкой огнеупора и думая

о нововведении Фомы Егоровича, располагавшего материал в порядке, обратном порядку кладки.

Тригер — чисто умозрительно, вписывая в тетрадку все воображаемые и возможные причины задержки темпов бетонной кладки и устраняя каждую такую задержку воображаемым, но возможным способом.

Их проекты совпали.

Тотчас Маргулиес вызвал дежурную бригаду плотников. Пока они работали, Тригер не отходил от них ни на шаг.

Он обмеривал карманной рулеткой и проверял площадь настила. Он подавал гвозди, пилил доски, торопил, подгонял, просил, требовал, ругался.

От него было трудно отделаться. Маленький Тригер был цепок и настойчив. Особенно в тех случаях, когда требовалось на практике подтвердить то, к чему он пришел теоретически.

Настил был готов.

Тригер с наслаждением пробежал через него, оставляя на свежей лимонно-золотой тесине пыльные следы сандалий.

В конторе прораба переодевалась бригада.

Первым оттуда выскочил Сметана.

Он был весь в грубом, твердо стоящем брезенте спецовки. Большие, твердо стоящие брезентовые рукавицы делали его руки похожими на ласты.

Сметана с восторгом осмотрел настил.

— Вот это здорово!

Он схватил тачку, поддал ее коленом, вскинул на настил и с грохотом покатил по диагонали, по твердой, негнущейся деревянной площадке.

— Это я понимаю! Красота!

Он круто повернул тачку и погнал ее в другую сторону.

Он наслаждался легкостью ее движения и прочностью пола.

Играючи и пробуя силу, он бегал с визжащей тачкой по всем направлениям настила, оставляя за собой следы колеса и ног.

Он испятнал всю площадку.

Маленький Тригер стоял в стороне, любуясь легкостью и поворотливостью тачки.

— А ну-ка, Сметана, погоди, попробуем на пару.

Тригер взял другую тачку и погнал ее навстречу Сметане.

— Держись правой!

Они ловко вильнули тачками каждый направо и лихо разъехались, как автомобили на узкой дороге.

— Шикарно работать!

Из конторки прораба гуськом выбегали переодевшиеся ребята.

Все в твердом, стоячем, брезентовом, — неуклюже размахивая ластами рукавиц, — они забегали по настилу, притопывая чунями и башмаками, пятная тесину толстыми следами, резвясь, и разминаясь, и пробуя силы, как перед матчем.

Они объехали вокруг озера.

По пути остановились на той стороне, как раз против середины строительства.

Отсюда, за озером, оно лежало еще шире и грандиознее.

Все в дымах и смерчах, в бегущих пятнах света и тени, все в деревянных башнях и стенах, как Троя, — оно плыло, и курилось, и меркло, и снова плыло движущейся и вместе с тем стоящей на месте, немой панорамой.

Они вышли из машины и погуляли вдоль берега по зеленой степи, подходящей вплотную к самой воде.

По озеру плыла неуклюжая лодка. В лодке пели.

Степной бальзамический воздух кружил голову.

Мальчики купались с берега.

У пловцов в воде вырастали зеленые лягушечьи ноги.

Налбандов стоял, облокотясь на горячий радиатор автомобиля. Он всматривался в панораму строительства. Он искал тепляк Коксохима, где сейчас готовились к рекорду.

Он нашел его.

Тепляк казался отсюда небольшой желтой полоской.

— Вавилон, Вавилон, — со вздохом заметил мистер Рай Руп, вслух отвечая на свои мысли. — Неужели мир не прекрасен? Чего не хватает людям?

— Здесь, на этом месте, где мы сейчас стоим, через год будет социалистический город, — сказал Налбандов четко.

Мистер Рай Руп машинально посмотрел на то место, где они стояли, и увидел в траве странный предмет.

Он ковырнул его тростью, зацепил и поднял.

Это был старый, растоптанный, ссохшийся лапоть.

Мистер Рай Руп с пристальным любопытством смотрел на него и, наконец, сказал:

— Ах да, я понимаю. Это род русской национальной обуви. Очень интересно. Но я забыл, как это называется, Леонард.

— Это называется по-русски лапоть, — сказал Леонард Дарлей.

— Да, да. Я теперь вспоминаю. Ляпоть, — по-русски повторил Рай Руп. — Ляпоть. Крестьянский ляпоть. С одной стороны — Вавилон, а с другой — ляпоть. Это парадоксально.

Налбандов сказал еще раз упрямо:

— Здесь будет социалистический город на сто пятьдесят тысяч рабочих и служащих.

— Да, но разве от этого человечество сделается счастливее? И стоит ли это предполагаемое счастье таких усилий?

«Он прав», — подумал Налбандов.

— Вы не правы, — сказал он, холодно глядя на американца. — У вас недостаток воображения. Мы победим природу и возвратим человечеству потерянный рай. Мы окружим материки теплыми течениями, мы заставим Ледовитые океаны вырабатывать миллиарды киловатт электричества, мы вырастим сосны вышиной в километр…

— Ох, Костичка, не доеду.

— Доедешь.

Она покусывала губы от боли и страха.

Он — от нетерпенья.

Они ехали слишком долго. Родильный дом находился на другом конце строительства.

Феня клала голову на плечо мужа, щекотала волосами ухо.

Обнимая ее за спину, он полностью чувствовал на себе живой и теплый вес ее тела.

Иногда боли отпускали ее. Тогда она становилась оживленно-болтлива. Жарким и торопливым шепотом она рассказывала Ищенко все свои сегодняшние впечатления.

— Знаешь, Костичка, там на третьем участке, против самой пожарной команды, цирк строят, целый зверинец, ей-богу… крышу натягивают уже. Слона привезли… Ей-богу… Он там стоит на цепи; его за ногу к столбику приковали, как того каторжника. Сено жрет. Ей-богу. Прямо-таки берет сено хоботом, как рукой, и вверх подымает целую охапку… помахает-помахает и потом в рот засовывает. А ротик у него — ну совсем маленький, прямо крошечный, как кувшинчик, деваться некуда. И народу вокруг! И обезьяны, и волк в клетке, и попугай. Ой, Костичка, какие попугайчики! Красные, синие, зеленые, розовенькие-розовенькие. Кричат, крыльями хлопают. Ну клювы у них — деваться некуда — прямо как щипцы какие-то. Одного хлопца он как хватил за палец, ей-6огу, до самой кости прокусил.

— А пусть не лезет.

Она доверчиво и нежно заглядывала ему в глаза,

— И зачем это, Костичка, на таком ответственном строительстве зверинец делают?

Ищенко солидно сопел.

— Как это зачем? Очень даже просто, зачем. Для культурного препровождения. Некоторые, чем под бараками в очко играть, пусть лучше зверями интересуются.

Она вздыхала.

— Это верно.

— Очень ясно.

— И для деток интересно посмотреть, правда, Костичка?