Ирина Нолле - За синей птицей

Никому: ни смешной и взбалмошной Клаве Мышке, ни лукавой Нине Рыбаковой, ни Соне Синельниковой, — никому из них даже в голову не придет погрустить при расставании со своим бригадиром. Она называет их «наши девушки», она вот не может заснуть сейчас, думая о предстоящей разлуке, а они? Они-то считают ее «своей»? Ведь это слово имеет для них особое значение. «Свой» — это прежде всего означает такой же вор, как они сами. «Свой» — это значит тот, кто живет по их диким «законам». Все остальные для них — «фраера». И Марина для членов своей бригады тоже «фраерша». А как же вот Маша Добрынина… Воровка, которая «гремела» в районе Марьиной рощи, имела несколько судимостей, нарушала режим, уже будучи в заключении, — эта Маша Соловей стала теперь другим человеком. И сейчас она уже не «Соловей» — «авторитетная воровка» с Марьиной рощи, а милая, чудесная девушка, хороший товарищ, одна из лучших производственниц лагерного подразделения капитана Белоненко. Что же заставило ее пересмотреть прошлое и вдумчиво заглянуть в будущее?

Марина запуталась и пришла к выводу, что ей не разрешить все эти сложные, внезапно возникшие перед ней вопросы. Этот мир для нее все же был сложен, непонятен и, пожалуй, враждебен.

А как же Белоненко? Как же все те, кто посвящает свою жизнь трудному, зачастую неблагодарному и всегда опасному делу борьбы с преступностью?

…Тень на стене уже не металась. Должно быть, тетя Васена прикорнула где-нибудь возле теплой печки. Надо все-таки постараться заснуть…

Длинное, низкое, давно не ремонтировавшееся помещение сушилки, с окнами, заколоченными крест-накрест досками, стояло немного в стороне от других цехов.

До войны здесь сушили в больших печах деревянные ложки. Потом производство ложек на лагпункте прекратили. Сушилка так и осталась — без присмотра.

Уже прозвучал отбой. На территории обеих зон и в бараках стало тихо.

Марина стояла у стены прядильного цеха — в тридцати шагах от места свидания. Время от времени из-за туч проворно выглядывал узкий серп месяца, освещал потемневшую крышу старого здания, рыжую траву у его облупленных, грязных стен и поспешно нырял в клочкастые, темные тучи, рваным покрывалом затянувшие хмурое небо. Полуоткрытая дверь зияла черной щелью.

Там, в этом заброшенном помещении, ждет Марину человек, которого зовут Леха Птенчик. Марина о нем ничего не знала, кроме того, что он работает в сапожной мастерской. Это сказала ей Маша.

— Иди, бригадир, на свиданку, — смеясь и возбужденно блестя глазами, говорила она. — Приучайся помаленечку к нашей развеселой лагерной житухе. И — ничего не бойся. В крайнем случае — бей в морду… как тогда в третьем бараке.

Особенного страха Марина, конечно, не испытывала, но все же ее немножко лихорадило. Против воли, она весь вчерашний день только и думала что о предстоящем свидании. В бригаде никаких событий не было. Девчонки сидели спокойно, работали без особого подъема, но довольно усидчиво. Марина рассеянно отвечала на вопросы Маши и Вартуш, равнодушно записывала выработку и немного оживилась лишь после того, когда Маша сообщила ей, что об отправке несовершеннолетних ничего толком не известно.

Тек незаметно подошел вечер, и после отбоя Марина со своей помощницей направились к производственной вахте. Там дежурила знакомая вахтерша из заключенных. Она даже не поинтересовалась, зачем бригадир с помощником идут в производственную зону, и пропустила их.

И вот сейчас Марина стояла и думала: какой же он, этот Леша Птенчик? Она не стала расспрашивать Машу о нем — из чувства самолюбия: еще подумает, что боится! Смутно вставал перед ней образ здоровенного детины со зверским лицом и тяжелыми кулаками. Где она видела это лицо и руку с плотно сжатыми указательным и средним пальцами?..

А может быть, он другой? Может быть, это — маленькое, злое, гибкое существо с тонкими губами, птичьим носом и хищными пальцами? Ведь его кличка — «Птенчик»! Он стоит перед Мариной, и его узкое, бледное лицо кривится в недоброй усмешке. Это даже и не человек… Это какое-то неизвестное в природе злое насекомое… Как старик Карамазов. И вот через несколько минут она должна будет встретиться с этим насекомым с глазу на глаз.

Что он будет делать? Набросится на нее?

Она тряхнула головой:

— Ну, Маша, я пошла, — и коротко перевела дыхание.

— Давай топай… А в случае чего — я здесь рядом буду.

Марина махнула рукой и быстро прошла расстояние до сушилки.

Дверь чуть скрипнула, когда она задела ее. В помещении было тихо. Ни звука, ни шороха. Марина остановилась.

Тишина… Она прислушалась. Кажется, никого нет. Неужели не пришел? Это было бы самое глупое…

Постепенно глаза привыкли к темноте… Слабый свет от электрической лампочки, мотавшейся от ветра на соседнем столбе, проникал сквозь щели досок, которыми были заколочены пустые оконные проемы. У противоположной стены смутно различались очертания какого-то сооружения. «Наверное, сушильная печь, — догадалась Марина. — Но, кажется, здесь и в самом деле никого нет… Вот дурацкое положение! Выходит, не он меня ждет, а я его!».

Марина оглянулась. Тихо… Так тихо, что слышно, как шуршит у стены высокий сухой куст репейника.

«Может, он притаился где-нибудь и нападет сзади?..».

Но страха не было. Становилось досадно. Прошло еще несколько минут. Тогда стало смешно. Нож, бритва… Он просто разыграл и ее и Машу. Не пришел и вряд ли придет. Детина с лицом бандита!.. А тут, кроме затхлости и трухи, вообще ничего нет. Молодой человек или позорно опаздывает на свидание, или струсил выходить после отбоя из барака, — кажется, мужской барак даже закрывают на ночь, так что это совсем не просто — выйти на свидание! Ну что ж, придется, видимо, отправляться обратно — не удалось Маше «приключение».

Она постояла еще минуту, и вдруг у двери послышался легкий звук, словно хрупнуло стекло под чьей-то ногой. Марина обернулась. Темная тень на мгновение закрыла узкую щель полуоткрытой двери. Марина затаила дыхание, у нее сразу пересохло во рту. Она чутко прислушалась, пытаясь угадать движение вошедшего. Человек осторожно сделал шаг по направлению к ней и остановился. Марина слышала его неровное дыхание.

Так прошло несколько секунд. Марине показалось — час.

Птенчик молчал. Марина тоже. Наконец это ей надоело.

— Ну что? — спросила она и насторожилась.

Вошедший кашлянул, но промолчал.

— Вы что — простудились? — Марине стало досадно и смешно: он, кажется, боится к ней приблизиться. Вот так бандюга со зверским лицом! — Вы вообще-то намерены разговаривать или будете молчать?

— Значит, вы пришли? — Голос его звучал глухо. Это было уже ни на что не похоже.

— Что за дурацкий вопрос? Разве вы не видите, что я — здесь?