Ирина Нолле - За синей птицей

Остальные тоже оживились, заулыбались, зашевелились в своих углах.

— Будешь рассказывать? — Лида Векша подняла с пола телогрейку, встряхнула ее. — Мы тебе сейчас местечко приготовим. Ты, небось, замерзла?

Марина переглянулась с Машей, и они поняли друг друга без слов.

— Не замерзла. Даже ни капельки: на работе не замерзают. А рассказывать я, Лида, сегодня не буду, — преувеличенно ласковым тоном ответила Марина.

Лицо девчонки вытянулось.

— Это почему — не будешь?

— Устала, спать хочу. Завтра придется подняться пораньше, потому что хотим закончить фасад. Там немного осталось.

— А завтра вечером будешь рассказывать? — вступила в дипломатические переговоры Клава.

— И завтра не буду, — нежнейшим голосом отвечала Марина. — Завтра вечером мы вторую стенку начнем.

— А послезавтра?..

— А послезавтра будем вторую стену кончать…

— А послепослезавтра? — У Клавы подозрительно задрожал голос.

— Целую неделю не смогу я вам, девочки, ни читать, ни рассказывать. Вы уж тут как-нибудь сами… Ну, попросите Галю, — может, она вам будет читать.

— Пошли, бригадир. Тетя Васена нам тепленькой водички в умывалку принесла, — позвала ее Маша. — А вы, пацаночки, в самом деле, уж эту недельку как-нибудь своими силами развлекайтесь. Занята будет Марина по самое горло. — Маша обняла своего бригадира за плечи, и они вместе пошли через весь барак в «комнату гигиены» — так называлась небольшая каморка в тамбуре барака, в которой стояли жестяные умывальники и бочки с водой.

— Попались, крошки! — сказала Маша, когда они закрыли за собой дверь. — Посмотришь, завтра хоть десять человек, а придут на аврал.

И на следующее утро, когда бригадир со своей помощницей вернулись в барак из хлеборезки, они увидели трех подружек, Соню Синельникову и еще двух девчонок, которые поджидали их у входа.

— Чего обманываешь? — обиженно заговорила Клава. — Сказала — рано утром, а сами где-то ходите… Жди вас здесь…

Марина чуточку смутилась. Никто и не собирался мазать бараки утром. О какой обмазке могла быть речь, когда рассвет начинался к девяти часам, а в девять все должны были уже позавтракать и сидеть в цехах.

— Аврал отменяется! — выручила бригадира Маша. — Мы хотели работать, да комендант прогнал — темно. Придется поднажать вечером.

Клава потопталась, нерешительно поглядывая на остальных.

— Ну, тогда и мы придем вечером, — заявила Нина Рыбакова, смотря на Марину таким взглядом, словно ожидала от нее возражения.

Маша незаметно подмигнула Марине.

— Ладно, — равнодушно сказала она. — Можете приходить.

И в тот же вечер, после ужина, у барака четвертой стоял такой шум и крик, что прибежал комендант, предупрежденный дежурной надзирательницей.

Марина доложила начальнику службы надзора, что бригада номер четыре в количестве двадцати трех человек производит ремонт барака.

— Так… — недоверчиво произнес комендант. — Значит, авралите?

— Значит, авралим! — смеясь глазами, подтвердила Маша.

— Ну, а почему — двадцать три? А остальные?

— Остальные, гражданин начальник надзорслужбы, — став по команде «смирно», ответила Маша, — остальные сидят в бараке, дожидаются очереди. Потому что местов нет!

Она дурачилась, но комендант великолепно понимал, что если Добрынина «показывает свои фокусы», то, значит, все в порядке.

— Ну, трудитесь, трудитесь… — благодушно пожелал он.

Марина критически осматривала законченную стену. Конечно, качество работы не первосортное и за два дня «аврала» пришлось-таки потрепать нервы, но, в общем-то, все в порядке, и осталось домазать совсем небольшой кусок задней стены, убрать вокруг барака остатки глины и почистить лопатами деревянные мостки — «тротуары», заляпанные раствором.

— Ну, как работенка?

— Что так долго, Маша? — Марина повернулась к помощнице. — Сядем? Тут нам Васена, оказывается, скамеечку организовала.

— Не Васена, — поправила Маша, — а твой ухажер — Мишка-парикмахер.

— Чего это он вздумал? — удивилась Марина.

— Не от любви к тебе, успокойся. Тетя Васена ему носки связала, ну а он в долгу не остался. Пока мы были в цехе, пришел, и раз-раз — готова скамеечка. Слушай, Маришка, а ты хоть раз его видела, Мишку этого?

— Не приходилось, да и желания не испытываю… И вообще, я до сих пор толком не знаю, какие у нас на лагпункте есть мужчины и что они тут делают.

— Мужчины! — презрительно передернула плечами Маша. — Полторы калеки. Не разрешается на женских лагпунктах настоящих мужиков держать. А то повлюбляются все, а в доме младенца и так полно.

— В каком доме младенца? — изумилась Марина.

— Да ты что, не знала? — в свою очередь удивилась Маша. — У нас здесь при центральной лечебнице такие ясли, что не хуже, чем на воле. И кроватки там разные, и все прочее. Что ж ты думаешь, если режим, так уж его никто и не нарушает? Умудряются, будь спокойна! А раз нарушают — и ребята родятся, а коли родятся — надо для них местечко готовить.

— Ну, а дальше что с этими ребятишками? — Марина была поражена словами Маши.

— Дальше что? Освобождаются мамаши и забирают ребят. А у кого срок большой, тогда тех ребятишек передают в детский дом — пока мать не закончит срок. А до войны часто амнистии были — «мамочкины» мы их называем.

— Амнистия тому, кто режим нарушает? Это что-то не по закону… Их надо наказывать, а не поощрять.

— Ишь ты, какая законница! — насмешливо ответила Маша. — Жаль, что Михайло Иваныч Калинин с тобой по этому вопросу не советуется… Ты бы ему подсказала насчет режима. Что ж ты, воображаешь, что Калинин не знает о нарушениях? Знает, еще лучше нас с тобой. А детишки не виноваты, что у них родители преступники. А раз детишки не виноваты, надо им условия жизни создать. А раз условия жизни, значит, надо матерей досрочно освобождать. Вот и освобождают. Ясно тебе?

— Ясно, — неуверенно ответила Марина.

— Ну ладно о мамашах. Так ты что обдумала насчет Лехи Птенчика?

— Ничего я не обдумала! Глупость какая-то…

— Глупость не глупость, а думать надо. Ты понимаешь, что он тебе предлагает? Думаешь, в любви объяснился — и дело с концом?

— Да что ты ко мне пристала? Неужели я тебя ради этого здесь полчаса ждала?

— Вот именно ради этого. И ни черта ты в лагерной жизни не разбираешься. Он тебе жить предлагает, ясно? Ну, чтоб ты его лагерной бабой стала. Поняла?

Марина вспыхнула.

— Что ты сказала?!

— Господи, да ты чего же на меня голос повышаешь? Ведь не я тебе предлагаю, а Птенчик! Да ты сядь, сядь. У нас разговор только еще начинается. Вот послушай, бригадир: если этот Леха на самом деле был бы вором, то крутись не крутись, а ответ давать пришлось бы.

— Какое мне дело, вор он или не вор! — Марина вся дрожала от возмущения. — Наплевать мне на него! Скажите, пожалуйста — жить предлагает! За такие дела морду бьют, если хочешь знать…