Никита Павлов - Чужаки

Лица многих солдат скривились, послышались смешки, недовольные выкрики.

— Значит, на пьяниц равняться?

— Самогонщики лучше, чем мы.

Луганский так и не догадался, что, не разобравшись, указал кулаком на пьяного дружинника.

— А, так! — закричал Луганский. — Вам это не нравится! Командир не указ, значит… Ну хорошо. Раз на то пошло, я это дело разберу до корня. Мне ведь дано право не только агитировать, но и расстреливать. Расходись! — закричал Луганский и, повернувшись, нетвердым шагом прошел в кордон. За ним ушли Зубов и Назаров, только Чугунков остался во дворе. Стараясь успокоить недовольных дружинников, он говорил:

— Не расстраивайтесь, ребята. Незачем. Командир пьян немного. Проспится и все забудет.

Луганский пропьянствовал до утра. Но едва хмель прошел, сейчас же принялся за дело.

Первым допрашивали Тимошку. Догадавшись, к чему клонится дело, парень начал хитрить.

— Стою я это, значит, с винтовкой, — усердно жестикулируя, говорил Тимошка, — смотрю, как полагается часовому, вперед, а он подкрался сзади и хвать меня за шею. Ну я, конечно, не даюсь. Схватились и оба кубарем, под горку. Я даже нос вот себе разбил. Он все хочет винтовку у меня вырвать, но я не дурак, знаю, что значит оружие, не даю. Потом он чем-то меня ударил. Упал я и думаю, ну конец. А он бежать. Я выстрелил, да, знать, промахнулся. Так что я Действовал по всем правилам, господин капитан.

— А где были остальные? — не веря Тимошке, спросил Луганский. — Почему они не помогли, вас ведь четверо.

— Их в это время не было. Купаться ходили…

— Что? — переспросил Луганский. — Купаться?.. Бросили пост.

— Купаться, — подтвердил Тимошка. — Жара была, как в пекле.

Вызванные к капитану купальщики на все вопросы неизменно отвечали:

— Виноваты, господин капитан.

— Пост бросили, подлецы, — хрипел Луганский, — дисциплину нарушили, отряд и меня, командира, опозорили!

— Виноваты, господин капитан, — понурив головы, отвечали отрядники.

— Расстрелять мерзавцев, расстрелять всех троих, — решил Луганский.

Дружинники побледнели. Боязливо озираясь, они ждали помощи от присутствующих на допросе Зубова и Назарова. Но те молчали.

Неожиданно за товарищей заступился Тимошка. Взяв под козырек, он сказал:

— Очень жарко было, господин капитан, что тут особенного? Вы ведь тоже купались… Они разве знали…

Луганский побагровел. Позабыв о дружинниках, бросивших свой пост, он приказал им, которых он только что приговорил было к смерти, связать Тимошке руки.

Через полчаса парня расстреляли. Луганский произнес после расстрела речь. Он назвал расстрелянного врагом свободы и демократии, шпионом и большевистским агентом. Призывал дружинников огнем выжигать из своих рядов подкидышей красной заразы.

Решив во что бы то ни стало поймать Алексея, Луганский с десятком дружинников прискакал в Тютняры. Он надеялся, что Карпов вернется домой.

В управе хозяйничал Абросим. Узнав, зачем приехал капитан, Абросим, как ужаленный, вскочил со стула.

— Прозевал, значит, есаул. Упустил. Знать, так я бы сам его прикончил тогда…

Луганский спросил:

— Что, здорово насолил он тебе?

— Если бы только мне? — махнув рукой, простонал Абросим. — Всех наших повыгонял. Как коршун вцепился. Спасибо болезнь помогла. А тут переворот подоспел…

— Но, может быть, он дома сейчас, — спросил Луганский.

— Нет, где там… Следим мы… Я бы знал. Мать дома, это точно, а его нет.

— Жаль, — с досадой протянул Луганский. — А все-таки надо обыскать.

Часть этого разговора подслушал дежурный в управе, сидящий за дверью Фома. Сообщение о том, что Фома был убит на германской, оказалось неверным.

Когда Фома понял, зачем приехал капитан, он осторожно вышел из управы, огородами добежал до дома Карповых, вызвал на крыльцо Марью, постукивая зубами, сказал:

— Беги, Марья Яковлевна. Белые приехали, обыск будет. Беги скорее.

Через несколько минут Фома, тяжело дыша, снова сидел в сенях управы, попыхивая в темноте цигаркой. А Марья, бросив все, гумнами уходила к Увильдам.

А в управе все еще продолжался разговор:

— Потапыча надо вслед за Карповым взять, — настаивал Абросим. — Этот старик вот уже несколько лет всю волость мутит. Писал я об этом каторжнике, да там плохо чухаются. Старик, говорят, последние дни доживает. Оно, может, и так, а все же лучше его убрать совсем.

Луганский не собирался заниматься в Тютнярах еще кем-либо, кроме Карпова. Но Абросим настаивал, и он согласился арестовать Потапыча и проверить дома тех, кто ушел с красными, Абросим доказывал, что некоторые вернулись, а некоторые партизанят и нередко по ночам появляются в селе.

Дворы Карпова и Потапыча оцепили на рассвете. На стук в дверь Потапыч сполз с кровати и, не спросив, кто стучит, снял дверной крючок.

Разъяренный тем, что в доме Карповых не оказалось ни одной души, Луганский грубо спросил:

— Кто есть в доме, кроме тебя, старая крыса?

Потапыч с презрением посмотрел на Луганского, потом на Абросима и, тяжело садясь на кровать, сказал:

— Крысы те, кто не спросясь, в чужой дом лезут.

После обыска Абросим зло выругался, сказал с нескрываемой злобой:

— Улизнул, стерва, — и, дернув Потапыча за рукав, добавил:

— А ты, старик, давай-ка собирайся, с нами пойдешь.

Потапыч едва поднялся, потухшим взором осмотрел избу. В одних кальсонах и ночной рубашке вышел во двор и молча пошел за ворота.

Старик догадывался, куда его ведут, но на сердце было спокойно. Он чувствовал, что жить ему все равно осталось недолго., Разгоралась утренняя заря. Она как бы торопилась еще раз порадовать старика тысячами красок. Потапыч всегда любил смотреть на утренние зори, каждый раз находя в них что-то новое.

Из-за плетней то тут, то там показывались женские головы. Соседки смахивали слезы, прощально махали руками. В ответ Потапыч медленно наклонял голову.

Наконец его вывели из села, за гумнами подвели к большой глубокой яме, из которой брали глину для побелки печей.

— Вот, вставай здесь, — показывая на край ямы, сказал Абросим. — Кончилась твоя подлая жизнь.

Потапыч подошел к обрыву, повернулся лицом в сторону зари. Луганский приказал дружинникам приготовиться. Но они не успели этого сделать. Качнувшись и оседая, старик скользнул в яму.

— Врешь, подлец, — прохрипел Луганский, — я заставлю тебя посмотреть в глаза смерти. — И, показывая в яму дулом нагана, приказал:

— Вытащить!

Два дружинника спрыгнули в яму, подошли к лежащему вверх лицом Потапычу, взяли за руки, но тут же отступили. Старик был мертв.

В это же утро другая группа дружинников под командованием Зубова выловила и расстреляла двух вернувшихся домой красноармейцев.