Никита Павлов - Чужаки

Правда, Калина говорил потом, что Илюшка не дурак, в отряд его и калачом не заманишь, да ведь мало ли что может сказать Калина. Он вообще в последнее время снова заметно изменился и стал часто поговаривать, что «мол красные-то, куда лучше этих были, да только мы дураками набитыми оказались…»

Уезжая с отрядом, Машутка просила Егора Матвеевича обязательно сообщить ей, если в Гавриловку приедет хозяин гнедого — Алексей Карпов. И теперь во всех своих письмах домой постоянно спрашивала, не приезжал ли кто за гнедым. Но ответ получала один и тот же: «Нет, никого не было».

Тоска по любимому человеку не давала покоя. Ночью, когда все спали, девушка выходила к гнедому, прижималась к его шее щекой и шептала:

— Гнедушечка! Неужели мы так и не дождемся, когда прилетит к нам Алешенька? — И заливалась слезами.

Иногда Машутке хотелось вскочить в седло и стремглав мчаться в Златоуст, разыскать там Алексея и привести с собой в отряд. А потом, когда кончится война, вернуться вместе с ним в Гавриловку и сказать Егору Матвеевичу, что во всем выполнила его наказ: отомстила за отца с матерью и привезла с собой приглянувшегося человека, о котором он намекал при проводах в отряд. Но Златоуст далеко, да и Алексея теперь там нет. Луганский говорит, что красные давно оттуда отступили.

Машутка усердно выполняла нехитрые обязанности связного. Вначале Луганский ей не особенно доверял, но, убедившись, что она хорошо относится к делу, привык к ней и даже решил снова за ней поухаживать.

Как-то лунной ночью, возвращаясь с проверки постов, он увидел, что в избе, где жила Машутка, все еще горит свет. Он постучал в дверь и, не дождавшись ответа, потянул к себе ручку. На него пахнуло полем от стоящего на столе букета цветов. Машутка сидела у стола и писала письмо; Покосившись на старенькую деревянную кровать, Луганский спросил:

— Что ты так долго не спишь, Маша? Скоро светать будет.

— Не спится, Федор Кузьмич, — вздохнув, ответила девушка, — мне очень тяжко.

— Ну, что ты? Отчего это тебе тяжко? — улыбнулся Луганский, снова косясь на кровать.

Луганский подошел ближе к столу, потрогал пальцами букет.

— Пусть другие горюют, а нам надо жить и веселиться, — он дунул на огонек.

Потушив свет, Луганский шагнул к Машутке, но тут же увидел, как она выхватила из кобуры револьвер. По искаженному лицу Машутки, по ее горящим глазам он понял: девушка не шутит. Отступая к двери, Луганский замахал руками:

— Что ты? Что ты, Маша? Я пошутил, неужели не видишь?

— Разве так шутят? — заикаясь от волнения, с гневом спросила Машутка.

— Ей-богу, пошутил, — оправдывался Луганский. — Я зашел к тебе по важному делу, а это так, глупость.

Машутка недоверчиво посмотрела на начальника и, убирая револьвер, показала на лавку на другой стороне стола.

— Если по делу, милости прошу, садитесь.

— Да, да. Нам нужно откровенно поговорить, — заторопился Луганский и высказал первую попавшую ему в голову мысль. — Я давно думал, да так как-то не решался. Теперь вижу, что ты серьезная девушка, и я хочу посоветовать тебе вступить в эсеровскую партию. Если согласна, могу дать рекомендацию.

— Я еще плохо в этом деле разбираюсь, Федор Кузьмич, — помолчав, ответила Машутка. — Я должна сначала подумать.

С этого времени Луганский стал относиться к ней со сдержанным вниманием.

Отряд не переставая двигался вперед.

Как только белые занимали село, местные кулаки волчьей стаей бросались ловить оставшихся красноармейцев и всех, кто сочувствовал или помогал советским властям. Они сами чинили над пленными расправу, лишь иногда приводили схваченных в штаб отряда.

Расправой над большевистскими комиссарами и коммунистами в штабе ведал поручик Зубов. Помощником у него был Назаров.

Пересчитав арестованных, Назаров обычно сейчас же шел к Зубову и задавал ему один и тот же вопрос:

— Господин поручик! Краснопузых сегодня набралось двадцать четыре, что прикажете делать?

Всегда пьяный Зубов спрашивал: — Вчера какого стреляли?

— Четного.

— Четного? Ну, а сегодня стреляй нечетного. Остальным по сорок шомполов. Если живы останутся, комиссаров и коммунистов пристрелить. Иди, выполняй. — И снова брался за самогон. Иногда, не слушая, что говорит ему Назаров, он махал рукой и кричал:

— Всех! Сказал тебе, всех стрелять!

Так гибли сотни ни в чем не повинных людей. Стоило какому-то кулаку указать на кого-то и сказать, что он большевик, и человека вели к поскотине на расстрел, а в лучшем случае в подвал или под сарай, и там до полусмерти избивали шомполами.

Когда Маша видела это, она возмущалась, бежала к Зубову или к Назарову. Чтобы успокоить девушку, ей объясняли, что этих людей казнят за то, что они сами убили десятки и сотни невинных людей. Что убивают только тех, чья вина доказана тщательным расследованием.

В первое время Машутка верила этому, но сегодня…

…В штабе с утра стоял невероятный шум. Пьяный поручик с четвертью самогона в руках ходил от стола к столу и угощал им всех подряд.

— Пей! — размахивая бутылью, кричал Зубов. — Не хватит — ведро принесу, ведра не хватит-бочку прикачу, здесь такого добра видимо-невидимо.

Вошедший Назаров лихо стукнул каблуками, подмигнул Машутке и бодро доложил поручику:

— Восемнадцать человек, господин поручик, ждут вашего решения, а девятнадцатый — дурак…

Зубов пьяными глазами тупо посмотрел на прапорщика, допил из стакана остатки самогона и накрыл им горлышко бутыли.

— Что за дурак? Откуда взялся? — тараща пьяные глаза, спросил Зубов.

— А черт его знает, — неопределенно махнул рукой Назаров, — могу только сказать, что дурак, то дурак, да, знать, очень хитрый, белых клянет во всю.

— Что? — прохрипел Зубов. — Белых клянет, не нравятся они ему? А ну, где он? Покажи… — и, шатаясь, по шел во двор.

Вместе с другими на крыльцо вышла и Машутка.

Среди двора стояла цепочка оборванных, исхудалых людей. У всех у них были испитые лица, с провалившимися глазами. У одного пленного из раненой руки капала кровь, образуя на земле красную лужицу.

Вдоль цепочки ходил высокий длинноволосый парень с грязными, босыми, потрескавшимися ногами, в лохмотьях вместо одежды. Увидев на крыльце людей, он уставился на них мутным взглядом, потом вдруг рассмеялся и, обращаясь к подошедшему Зубову, закричал:

— Красные петухи, белые дураки! — и скороговоркой добавил:

— Беляк — дурак, кулак — дурак!

Зубов вплотную подошел к парню.

— Как ты сказал? А ну, повтори!

Парень взял под козырек и, поводя плечами, отчеканил:

— Царь — дурак, беляк — кулак, красный тоже так и сяк…

— Замолчи, сука! — закричал Зубов и, размахнувшись, ударил по спине плетью.