Никита Павлов - Чужаки

Потом слово взял вновь назначенный командир. Широкоплечий, черноволосый парень, лет двадцати пяти.

— Товарищи, — пряча руки то в карманы брюк, то заталкивая их куда-то за спину, начал командир, — я белогвардейцам пощады не дам. Они у меня отца убили… Даю слово, я не подведу. На меня можете положиться.

Вот и все, что мог сказать новый командир, принимая батарею.

Потом выступали красноармейцы, но главным оратором оказался Редькин. Правда, помня разговор в политотделе, он вначале сдерживался, но вскоре вошел в раж и понес.

— Вот, друзья, значит, как оно получается в области военной жизни. Был, скажем, человек, командовал нами, любили мы его, а теперь подписал он акту — и на тебе, из воль форменным образом любить другого командира.

Редькин пригладил волосы пальцами, поправил на шее красный платок и, застегивая на расписанной рубахе две расстегнувшиеся пуговицы, продолжал:

— Когда мы выбирали командиров по признакам классового сознания, мы делали анархичную процедуру революции. Теперь мы все знаем революционную дисциплину, с актами и приказами.

Сказал и крышка. Замри… Чтобы ни гу-гу… В общем и целом, дорогие товарищи, поразводили мы философии эти самые, хватит. Теперича все по-писаному пойдет, по революционной дисциплине. Вот что надо помнить нам сегодня, дорогие товарищи бойцы. А вам, товарищ командир, мы обещаем бить белогвардейскую шкуру по всем лопаткам до тех пор, пока она не окочурится. Говорят, директория издыхать собирается. Понюхала нашего пороха, сморщила напомаженные губки и айда из Уфы в Омск улепетывать. Ну что же? В Омск, так в Омск. Только все равно, где бы эта гидра мирового империализма ни пряталась, мы ее отовсюду выкурим и прихлопаем.

Зная Редькина, собравшиеся с нетерпением ждали, когда он кончит, однако последние слова всем так понравились, что кругом захлопали в ладоши, послышались возгласы одобрения.

— Правильно! Не нужны они нам, — к черту!

— К Керзону пусть катятся!

— Ллойд-Джорджа о них тоже плачет, а нам не нужны. Правильно.

Михаил замахал руками. Он не любил, когда его перебивали.

— Тише! Тише, говорю! Эва раскричались, даже кончить не дали. Я вот про эту саму, еще про деревенску стихию хочу сейчас сказать… — Он снова пригладил волосы, но, как видно, не найдя что сказать, так и оставил пальцы в волосах и вопросительно посмотрел на Алексея.

Карпов не замедлил прийти другу на помощь.

— Про бедноту нужно думать. Ее поближе к власти придвигать, середняков не обижать ни в коем случае. Одним словом, за счет кулаков бедноте и середнякам день за днем жизнь получше устраивать надо.

— Вот язви его в душу! Точно! Как в аптеке, — согласился Редькин. — Значит, пусть наш новый товарищ командир запомнит эту прокламацию и начнет вместе с нами бить всю мировую контру. На этом, дорогие товарищи, я и хочу закончить свою агитацию.

Михаил спрыгнул было со скамейки, но сейчас же вернулся и добавил:

— Завтра я буду у товарища Маркина и от всех скажу ему, что товарища Карпова мы отпустили в интересах всемирной революции и что после этого наша батарея опять-таки остается самой преданной, самой боевой.

— Правильно! — послышалось среди присутствующих.

— Так и скажи комиссару: белякам не уступим.

— Снарядов пусть побольше присылает, а огонек будем разводить.

Маркин принял батарейцев не в штабе, а в небольшой, покосившейся крестьянской избе. У дверей, кидая недоверчивые взгляды, топтался одетый в длинную шинель красноармеец.

Когда Карпов с Редькиным вошли в избу, Маркин сидел у неокрашенного стола и делал какие-то пометки на полях газеты.

Данила Иванович выглядел так, словно только что встал после тяжелой болезни. Волосы редкими прядями липли ко лбу и вискам, лицо было покрыто желтоватой бледностью, руки заметно дрожали. Алексею говорили, что комиссар работает почти без сна. Днем он ездит по полкам и подразделениям, ночью читает газеты, книги, пишет статьи, руководит совещаниями.

Поздоровавшись с комиссаром и получив разрешение садиться, Алексей решил было до начала официального разговора узнать о состоянии здоровья Данилы Ивановича, но тот опередил его вопросом, сдал ли он батарею.

Получив утвердительный ответ, Маркин вышел за дверь, переговорил о чем-то с красноармейцем и, вернувшись в избу, вплотную подсел к батарейцам.

Положив руки на плечи своих собеседников, Маркин спросил:

— Не надоело вам там снаряды по врагам кидать. Не хотите чего поострее?

Алексей насторожился и уклончиво ответил:

— Нам где бы врага ни бить, Данила Иванович, лишь бы бить…

— Да ну!.. Неужели так-таки везде и одинаково, — продолжая улыбаться, спросил Маркин.

— С точки зрения мировой революции… — начал было Редькин, но, вспомнив, как отрицательно относится Маркин к его красноречию, запнулся и выпалил:

— Так точно, товарищ комиссар дивизии! Везде одинаково, увидишь белогвардейца и бей его наповал.

Маркин рассмеялся:

— Вообще — то это правильно, — и, понизив и без того негромкий голос, добавил: — Мы хотим послать вас во вражеский тыл помочь там нашим. Дело очень серьезное. Если разобраться, то другой более сложной задачи у нас сейчас нет. — Он внимательно посмотрел на своих собеседников и как-то неожиданно закончил:

— Вот такие дела, друзья, хочу знать, как вы к этому отнесетесь.

Алексей сразу же сказал:

— Не знаю, как товарищ Редькин, а я готов пойти да же сегодня.

Редькин по привычке полез пальцами в шевелюру.

— Ежели за мировой пролетарский интернационал… мы с товарищем Карповым пойдем в огонь и воду. И батарейцы наши просили передать вам, товарищ комиссар дивизии, революционный привет и сказать, что они, как трудящийся и прочий пролетарский класс, тоже будут бить беляков…

— Просили побольше посылать им снарядов, — стремясь остановить разговорившегося Михаила, вставил Алексей.

— Да, что правда, то правда, — согласился Редькин, догадываясь, почему Алексей перебил его. — Снаряды это то же самое, что чугуном буржуйскую глотку заливать. Что касается в тыл к врагу, так вы посылайте нас, товарищ комиссар, без всякого сумления. Если нужно, мы животы положим, а дело сделаем.

Сгибая голову, чтобы не стукнуться о косяк, в избу вошли Пустовалов и еще двое. Увидев друга, Алексей обрадованно вскочил с места, то же самое сделал и Редькин.

— А! Вот вы, оказывается, где скрываетесь, — обнимая друзей, воскликнул Пустовалов, потом, показывая на при шедших с ним людей, сказал: — А это, Алексей, отец Машутки, Мальцев Никита, знакомься. А это его сосед, Пронин.

Алексей был настолько взволнован встречей, что, пожимая новым знакомым руки, только и нашелся сказать: