Никита Павлов - Чужаки

— Пора, пора, — говорили бойцы, слушая беседы комиссаров и политработников о наступлении. — Куда же еще отступать? Волга за спиной.

Калашников с Маркиным с вечера приехали в одну из передовых частей.

Оставив командиров полков и батальонов на командных постах, Калашников с Маркиным вместе с командиром бригады пошли к передней цепи. Прошло каких-то полчаса, и вся бригада узнала, что командарм и комбриг вместе с комиссаром находятся на передней линии. И каждому казалось, что командиры находятся где-то вот здесь, рядом с ними и будут обязательно видеть их атаку. Потом перед самой атакой по цепям разнеслась весть, что командарм будто бы сказал, что он будет участвовать в атаке, и надеется взять в плен несколько колчаковцев. И многие сейчас же решили, что они не могут отстать от командира, поэтому должны действовать решительно и быстро.

Между тем, приблизившись к передовой цепи, Калашников подозвал к себе нескольких бойцов и спросил, знают ли они свою задачу в предстоящем наступлении.

Удивленные и обрадованные появлением такого высокого начальства, бойцы сначала стеснялись, но вскоре освоились и между ними и Калашниковым завязалась простая, непринужденная беседа.

Одним из первых в разговор вступил Калина.

— Знаем, товарищ командующий, объясняли нам не один раз. Да и чаво тут не знать, — прижимая к плечу штык винтовки и держась за нее обеими руками, говорил Калина. — Хитрость невелика. Страшновато только.

— Да, конечно, — согласился Калашников, — на войне без страха не бывает. Но лучше, если его будет больше у противника.

— Вот и я тоже говорю своим: смелость-то, она города берет, а тех, кто в труса верует, пуля все равно найдет. Главное бы сбить с места, а там дело веселее пойдет, — добавил Калина.

— Осторожно нужно подходить, чтобы не спугнуть. Очень бы хорошо врасплох застать. Одуматься не успели чтобы, — посоветовал Калашников. — А потом ураганом. Знаете, как сокол на журавлей нападает.

— Да, уж и мы так думаем, — ответил второй боец, — если бить, так, значит, бить. Оно страшновато, конечно, но вы не беспокойтесь, товарищ командующий, маху не дадим. Шибко много накопилось у нас вот здесь, — показывая на сердце, продолжал боец. — Теперь пришла пора отомстить им за все…

— Значит, знаете, на кого в бой идете? — спросил Калашников.

— А то как. Конешно, знаем, — ответил боец, — на самых злейших врагов своих.

В другом месте Калашников спустился в траншею и, поздоровавшись, спросил:

— Как самочувствие, товарищи? Не робеете?

— Да, как вам сказать, товарищ командующий, — за всех ответил приземистый, широкоплечий боец, — вроде нет. А вообще дело нешуточное. Сноровка нужна…

— Сноровка, это верно. А вот скажите, — вдруг спросил Калашников, — что вы будете делать, если один встретитесь с тремя белогвардейцами?

Боец расправил плечи, потом вскинул на руки винтовку и ответил:

— Нападу! Сам на всех брошусь. Кого штыком, кого в плен возьму. Не отступать же…

— Правильно, Митька! Иначе и быть не может, — послышались приглушенные голоса, — один смелый пятерых стоит.

— Ну, если так, то вы молодец, — пожимая бойцу руку, сказал Калашников. — Молодец, — повторил он, взявшись за бровку траншеи. — Такой, как вы, с тремя белогвардейцами справится. — Эти слова Калашникова были переданы по цепи, как и его обязательство лично уничтожить или взять в плен нескольких колчаковцев.

До начала наступления оставалось около часа. Переговорив еще с несколькими группами красноармейцев, Калашников с Маркиным убедились, что наступление подготовлено. Все, с кем они говорили, не только понимали поставленную перед ними задачу, но и знали, за что идут в бой.

Прошло еще некоторое время, и пасмурное небо прочертили две разноцветные ракеты. Командиры сверили сигналы по часам, и по цепям, от одного бойца к другому, полетела команда: «Вперед!!!»

Сразу с нескольких пунктов загремели орудийные залпы: батареи начали прокладывать путь идущей в атаку пехоте, громить пристрелянные ранее артиллерийские позиции и пулеметные гнезда противника.

Маркин с Калашниковым заторопились на свой командный пункт.

Едва удерживаясь в седле от внезапно охватившей его усталости, Калашников сдержал коня и, поравнявшись с Маркиным, спросил:

— Знаешь, Данила Иванович, чего я сейчас больше всего хочу?

— Знаю, — прислушиваясь к звукам удаляющегося боя, сказал Маркин, — хочешь, чтобы наступление шло точно по нашему плану. Все военные на один манер, эгоисты, каждый хочет, чтобы было так, как он задумал.

— А может быть, еще… — едва слышно сказал Калашников.

Маркин повернулся в седле и на рассветном фоне зари увидел черное, осунувшееся лицо Калашникова.

— А еще, Василий Дмитриевич, еще ты хочешь спать, устал ты страшно.

— А ты? — спросил Калашников.

— И я тоже, — сознался Маркин. — Последние дни бы ли особенно трудными, — и, чтобы отвлечь друга, продол жал: — Да разве мы одни. Вчера я говорил с Захаром Михайловичем. Знаешь его, крепится старик, говорит, здоров и бодрость будто бы вместе с весной пришла, а я по раз говору чувствую, что едва держится на ногах. Правда, по том, в конце разговора, сам признался, что хочет пойти и немного поспеть. «Я, говорит, — с тобой вот разговариваю, а у самого ноги подкашиваются, света в глазах нет, знать, переутомился немного». — Маркин вздохнул, покосился на командарма и, убедившись, что он слушает, про должал:

— «Немного», а посмотреть на него, так в чем душа держится. Высох, горбиться начал. А ведь ему еще и пятидесяти нет.

Командарм повернулся к вдруг замолчавшему Маркину, увидев, что тот спит, склонив голову на плечо, остановил лошадей, привязал их к первому попавшемуся дереву и, отойдя в сторону, лег вниз лицом на подсохший бугорок. Через какую-то минуту он так же, как и Маркин, забылся коротким, но глубоким сном.

Спали они недолго, но и этого было достаточно, чтобы почувствовать себя отдохнувшими.

Судя по первым сведениям, поступившим на командный пункт к приезду Маркина и Калашникова, наступление везде развивалось успешно. Прорвав оборонительные линии белогвардейцев, части советских войск, преодолевая сопротивление противника, устремились к Бугуруслану, заходя во фланг и тыл западной армии генерала Ханжина.

Вскоре появились пленные колчаковцы. На допросах они охотно рассказывали, что большинство белогвардейских солдат не хочет больше воевать.

— Мобилизованные мы, — считая, что этим они сразу могут ответить на все, что у них могут спросить, говорили солдаты. — Чего с нас спрашивать, если насильно гонят… — И тут же добавляли: — На черта нам этот Колчак, если он все на старое гнет. Всех захребетников около себя собрал, думает, мы дураки…