Никита Павлов - Чужаки

Одним из первых скачущую лаву кавалеристов заметил Кузьма Прохорович, стоявший около пулемета у развалины когда-то стоявшего здесь кирпичного строения. Он приказал повернуть пулемет, а сам побежал к лежащей на опушке леса цепи рабочих и, захватив там около двух десятков бойцов, бегом повел их к пулемету.

Расположившись по обеим сторонам пулемета, горстка храбрецов открыла огонь по несущейся на них лаве. Может быть, им удалось бы отбить белогвардейцев, если бы не случилась беда: пулемет, поперхнувшись, неожиданно умолк. Заело ленту. Стреляя с колена, Кузьма Прохорович видел, как на него, блестя поднятой шашкой, несся всадник на буланой лошади. Сменив обойму, он снова поднял винтовку и только теперь увидел, кто был наседающий на него враг.

Трудно сказать, что произошло в последний момент. Может быть, помешала торопливость, а может быть, дрогнувшее отцовское сердце — посланная им пуля пощадила пригнувшегося к гриве буланого коня всадника. А Федор узнал отца только тогда, когда сабля тупо лязгнула по черепу. Совершив это злодейство, Федор не только не остановился и не помог упавшему отцу, но догнал бегущего пулеметчика, начал рубить его окровавленной шашкой. Покончив с пулеметчиком, Федор оглянулся назад и тут увидел, что его кавалеристы, топча лошадьми ткнувшегося в сухую траву зарубленного им отца, поворачивают обратно. Вначале он не понял, почему они это делают, но, взглянув в сторону Челябинска, увидел высыпающих из-за пригорка красных кавалеристов. Луганский впереди всех поскакал обратно к лесу, надеясь опередить красных и вырваться из окружения, в которое попал его отряд.

Получив сведения о нападении белогвардейцев на перевязочный пункт и о выходе в тыл конницы белых, Алексей попросил Машутку поехать на перевязочный, а сам, не медля ни одной минуты, поскакал к резервным эскадронам.

На перевязочном пункте Машутка застала страшную картину. Обезумевшая от горя Мария Яковлевна вместе с оставшимися в живых работниками пункта и бойцами Папахина, старались спасти тех, в ком еще теплились признаки жизни. Машутка, решив, что ей нужно немедленно доложить о случившемся на перевязочном пункте Алексею и просить о помощи, повернула коня обратно.

Миновав лес, девушка поднялась на бугор. Внизу по направлению к лесу скакал отряд белогвардейцев, наперерез ему неслась лава красных кавалеристов. Машутка направила коня к тем, что были справа. Она поняла: белогвардейцы не успеют уйти в лес, Алексей перехватит дорогу раньше, чем белые доберутся до леса. Прошло еще несколько секунд. Приблизившись, Машутка узнала скачущего впереди колчаковцев командира. Хватаясь за кобуру, видела, как вздыбились кони Федора Луганского и Алексея, как, блеснув на солнце, сцепились две шашки, как упал с лошади Луганский.

В этот жаркий день двадцать девятого июля прорыв кавалеристов под командованием Луганского и разгром ими перевязочного пункта был единственной «победой» белогвардейцев. Разбитые, они неудержимо покатились назад, к Тоболу.

После разгрома колчаковцев под Челябинском Алексей получил приказ о переброске дивизии на другой фронт. Вызванный к Фрунзе, он зашел к Захару Михайловичу и там неожиданно встретил Маркина и Юсупа. В небольшой комнате с одним распахнутым настежь окном стоял накрытый белой скатертью, сколоченный из досок стол и несколько табуреток; у стены один на другом, прямо на полу, лежали три потрепанных чемодана.

У стола хлопотала все такая же худенькая, с тем же гордым, еще красивым лицом, Наталья Дмитриевна. Она торопливо переносила из сеней малосольные огурцы, колбасу, жареную рыбу, тарелку с хлебом, а под конец притащила целую бутыль с вишневкой. По ее довольному, разрумянившемуся лицу, по торопливым движениям оголенных по локоть рук было видно, что она рада гостям и готова угощать их всем, что только у нее есть.

Алексей не успел еще перешагнуть порог, как на него набросился Захар Михайлович.

— А! Хитрец явился! Колчаковских генералов перехитрил, а теперь с нами тоже делать вздумал. Но это ты, брат, зря, мы не из таковских…

— Почему же один, Алеша? Мы вас двоих ждали. Сейчас же иди и веди сюда Машутку, — ласково улыбаясь, произнесла Наталья Дмитриевна.

— Да я ведь только на минутку, по делу… — вспыхнув от радости сказал Алексей.

— Хорош хитрец, — взмахнув руками и обращаясь с жалобой к Юсупу и Маркину, продолжал Захар Михайлович, — сам в гости, а жену на вокзале прячет. Скажите, терпимое это дело? Вот сейчас придет ее отец, и я буду жаловаться. Так и знай, найдем на тебя управу.

Алексей, не выдержав, бросился к Захару Михайловичу, крепко обнял его, потом с такой же радостью расцеловал Наталью Дмитриевну, Маркина и Юсупа. А еще через полчаса, взволнованные от счастья, они уже вместе с Машуткой сидели среди дорогих друзей, слушая их поздравления.

Это были минуты счастья, которое они завоевали, пройдя через множество бед и испытаний.

Слушая тост машуткиного отца, пожелавшего им набираться как можно больше ума, Захар Михайлович вдруг спросил:

— Помнишь, Алексей, как ты провожал меня на станцию? Не забыл, о чем мы тогда говорили?

— Нет, не забыл, — ответил Алексеи, сразу вспомнив весь разговор, происшедший тогда между ними. — Начали о сапогах, потом вы говорили о нашем будущем. Но я тогда плохо понимал.

— Нет, я бы этого не сказал. Понятия у тебя тогда, конечно, были детские, но правильные. Благодари родителей, что они поставили тебя на правильную дорогу, хотя и очень трудную.

— Вам было еще труднее, — смотря в оживленное лицо Захара Михайловича, ответил Алексей. — Сколько вас было тогда — раз, два и обчелся.

— Верно, мало, — согласился Ершов, — не будь Владимира Ильича, не будь нашей партии — не знаю, что бы мы делали, и как бы все оценивали. Вот взять хотя бы войну, интервенцию… Другой раз думаешь, думаешь. Почему? Кто главный виновник? А почитаешь Ильича — и все как на ладони. Причем в нескольких словах.

— Вот, например, о чужаках, — продолжал мысль Ершова Маркин. — Не будь, говорить, интервенции, не было бы и колчаковщины. Думай не думай, лучшего не скажешь.

— Правильно, — опять согласился Ершов, — у Владимира Ильича все ясно. Мы должны неустанно разъяснять красноармейцам правду о причинах гражданской войны. Пусть они знают, кто наш главный враг. И надо не только говорить, но и учить бить их. И чем настойчивее будем это делать, тем чужаки скорее уберутся восвояси. Правда, всыпали их верховному за последнее время не плохо. Говорят, англичане и французы так расстроились, что решили даже от него отказаться. Американцам собираются передать своего выкормыша, опостылел он им, осечка получилась.