Регина Эзера - Колодец

— Вия, ну Ви-и-я!

— Как безмозглая девчонка, — с осуждением проговорила Альвина, и теперь уж настал ее черед испортить радость другому человеку.

— Мы не на кладбище и не на поминках, — грубовато отрезала Вия, но вся ее веселость тут же испарилась.

Она отпустила дверь, — спотыкаясь и падая, в нее ввалился Марис с криком «Пой-ма-ал!», однако сразу увидел, что игра, к сожалению, кончилась, сломалась окончательно, дожидайся теперь следующего раза.

С другой конфетой Вия вошла в комнату. Сняв скатерть, Лаура большими нескладными ножницами кроила Зайге школьное платье.

— Достала материю? — поинтересовалась Вия.

— Светлей, чем хотелось бы, но взяла какая есть, — отвечала Лаура, в то время как ножницы глухо лязгали о столешницу.

— А мне, интересно, к лицу? — с женским любопытством присматривалась Вия, взяла кусок ткани и, накинув на плечи, подошла к зеркалу. — Синий мне идет. Неплохо, правда же? Пока новый, вельветон от бархата прямо не отличить, а как выстираешь — ну, тряпка тряпкой.

— На работу хорош.

— Ну, мне и на работе надо быть похожей на человека. Всегда на людях, — спокойно заключила Вия и принесла обратно кусок ткани.

— Тебе привет от Эгила, — вспомнила Лаура.

— Да? — равнодушно отозвалась Вия и не стала расспрашивать.

— Тетя! — тихонько позвала Зайга.

Вия подошла к ней и положила на одеяло «Трюфель».

— Это тебе.

— Спасибо, — сказала девочка, зарумянившись от радости, потянулась тонкой рукой за конфетой, но есть не стала, положила на тумбочку.

— Хочу тебе показать, тетя, что я смастерила.

— Из чего? — Вия присела рядом.

— Сейчас увидишь.

Повернувшись на бок, Зайга долго шарила пальцами между диваном и стеной, пока наконец с трудом не нащупала то, что искала.

— Смотри!

От чрезмерного усилия девочка побагровела и даже вспотела, в руке у нее был бурый, скатанный из хлебного мякиша потешный цыпленок.

— Так это же прелесть что такое! — воскликнула Вия, и Зайгины глаза заблестели.

— Только у него одна ножка отвалилась, когда падал. Видишь?

— Это ерунда. С виду он такой аппетитный — прямо шоколадный. Так в рот и просится!

Лаура обернулась.

— Что у вас там такое?

Зайга хотела спрятать цыпленка под одеяло, боясь нагоняя — опять хлеб зря переводит!

Но Лаура на сей раз ничего не сказала. У обеих — и Зайги, и Вии — такое невинное выражение лица, что просто смех разбирает.

— Ты что, разбогатела — «Трюфели» покупаешь? — только и спросила Лаура.

— На свои деньги я буду покупать конфеты, когда мне стукнет пятьдесят, — весело отвечала Вия.

— Угостили?

— Да, и притом шикарнейшим образом. О господи, я должна тебе все рассказать, это же потрясающе! Сегодня у нас была регистрация брака, экскаваторщик Марцинкевич, ну, знаешь, цыган, женится. Комедия! Назначили им на четырнадцать, а невесте послышалось — на четыре. Сидит себе, будто так и надо, у парикмахерши и велит соорудить ей по журналу грандиозную прическу. Бедный жених тем временем мечется как угорелый — ее ищет, а гости в сирени у сельсовета уже вовсю закладывают. Ну, находит наконец Марцинкевич свою ненаглядную, а она в бигудях еще под аппаратом сушится. Пока высохла, пока расчесали, пока лаком сбрызнули… х-ха-ха… посаженый отец нашего жениха уже на ногах не стоит. Наконец с грехом пополам собрали всех в кучу, оформили. Марцинкевич, значит, обходит нас, жмет руки, благодарит, низко кланяется. Поклонился он, а у него — хлоп! — выпадает сверток. Заринь ему: «Товарищ Марцинкевич, вы пакет уронили!» А тот норовит к дверям, отказывается: знать ничего не знаю, это не мое, мне чужого не нужно… Мы потом развернули — бутылка «Виньяка» и кулек конфет. Если бы обыкновенно преподнес… ха-ха!.. разве кто-нибудь взял бы, ни в жизнь. А так… бесхозное имущество!

Продолжая кроить, Лаура слушала оживленную Виину болтовню. Она привыкла к тому, что в золовке уживались почти несовместимые черты: мрачная апатия со светлой, ребяческой, чуть ли не наивной жизнерадостностью, напоминавшей Рича в минуты бесшабашного веселья. В конце концов, должно же было быть и что-то общее в таких разных детях Альвины.

«Труднее всего тебе, бедняжке, будет ужиться с этой спесивой козой», — дружески предупреждал жену Рич перед тем, как ей перейти в Томарини. И был несказанно поражен, когда невестка с золовкой прекрасно поладили. Для него это было просто непостижимо — ведь ненависть всегда пристрастна и слепа.

Но где коренилось начало этой вражды? Что привело к тому, что брат и сестра, пусть сводные, но все же брат и сестра, так яро ненавидели друг друга?

Зависть?

Не она ли зажгла черное пламя в груди Рича, когда он, строптивый и угловатый, прячась за одноклассников, глядел через головы на сцену, где Вия, обводя зал ясным взглядом сине-серых, как у отца, глаз, чистым, звонким голосом иволги декламировала стих о павших героях, и старики украдкой смахивали непрошеную слезу, глядя на нее как на зримое воплощение мечты Рейниса Цирулиса.

А может быть, от нее, от зависти, екнуло сердце у Вии, когда она увидала на фотографии рядом со своим, таким обыкновенным — скорее невзрачным, чем красивым, — лицом правильные, точно резцом скульптура высеченные черты брата? Не тогда ли девочке-подростку впервые запала мысль о несправедливости: этот сын Томариня… бандитское отродье… унаследовал от матери то, что по праву принадлежит ей! Почему именно ей достались маленький рост, полнота, насчет которой скоро начнут острить злые языки, близорукость? Еще в школьные годы врач выписал Вии очки, она сидела в них только на уроках и тут же срывала, едва прозвенит звонок, так как они делали курносым, едва ли не смешным и без того коротенький нос. На вечерах Вия всегда декламировала, играла в спектаклях одну из главных ролей. Возможно, у нее был актерский талант, а может быть, она, как месяц, сияла только отраженным светом своего отца… Во всяком случае, на театральный факультет ее не приняли.

Она вернулась, тащилась с автобусной остановки, волоча сумку, точно пудовую тяжесть, хотя там, если не считать мелочей, были только выходные туфли и черное шелковое платье. Первым, кого она увидала, войдя во двор, был Рич. Привезли сено. Голый по пояс, он подавал трезубыми вилами целые вороха, которые на сеновале принимала Лаура. Заслышав шаги, обернулся. В черных кудрях блестела сенная труха, потная смуглая кожа лоснилась, в приоткрытом рту мерцал ослепительный ряд зубов. Он выглядел так… самоуверенно… так дерзко, что Вия вдруг отшвырнула сумку, закрыла лицо руками и, заплакав навзрыд, вбежала в дом.

А может быть, виновата была Альвина?

Трещина, расколовшая мир пополам на рубеже двух эпох, пролегла между ее детьми и через ее собственное сердце, и в слепой материнской любви она предалась тому, кому было труднее, Ричу, оттолкнув тем самым дочь, вызволяя и… губя сына…