Максим Горький - Под чистыми звездами. Советский рассказ 30-х годов

Митрофану было жарко, хотя дул злой сентябрьский ветер, лицо его горело, словно ошпаренное кипятком. Он тянул правую вожжу, хотя нужно было ехать влево, домой, — кто-то другой распоряжался им, приказывал въехать в деревню с противоположной стороны, и Митрофан безропотно и радостно подчинялся этому другому, властному и хитрому.

«Верно, и Захарка так делает… все воры так делают», — подумал он и испугался этой мысли.

Митрофан никогда не крал. Случалось ли ему найти подкову, или брусочницу, или пеньковое путо, он всегда возвращал их владельцу. Он считал, что вор — последний человек и его надо убивать. Однажды — дело это было давно — поймали конокрада, били кольями и цепами, а Митрофан ударил его кованым каблуком по виску, и не было никакой жалости, когда конокрад замычал и вытянулся в предсмертных судорогах.

Митрофан презирал рыжего Захарку, когда-то таскавшего у баб яйца, холсты, кур. И хотя Захарка вступил в колхозу всенародно поклялся, что воровать больше не будет, Митрофан не верил ему, убежденный, что сын конокрада несет в себе унаследованное от отца воровское начало. Он был непоколебимо уверен, что Захарка, а не кто-нибудь другой — ворует огурцы и капусту с колхозного огорода.

И вот теперь кто-то невидимый, сидевший рядом, приказывал Митрофану въехать в деревню впотьмах и непременно с другого конца — от больницы, а не от города, и Митрофан послушно кружил по темному полю.

В тревожном этом кружении по пустому холодному полю было что-то заманчиво влекущее, чему Митрофан сопротивлялся и против чего невозможно было устоять, — вот так отец его отталкивал одной рукой стакан с водкой, зная, что в нем яд гибельного запоя, и в то же время удерживал его другой, жадной, трясущейся рукой.

К дому Митрофан подъехал совсем хворый.

У ворот его встретил сосед Карп и сообщил о несчастии, постигшем Тараса.

— А в сумке три тысячи наших денег, колхозных, да капусту перевели нам из города. Вот тебе и заработали! А может, и хапнул? В душу не влезешь… Ее каждый на замке держит…

Карп помолчал и тихо добавил:

— Поспытать бы его…

Митрофан вздрогнул.

— Ты это брось. Не виноват Tapac!..

— А ты почему знаешь?

Митрофан продолжал сидеть на телеге, чувствуя слабость во всем теле. В избе зажгли лампу, и желтый свет ее упал слева на лицо Митрофана.

— Занедужилось, что ли? — спросил Карп, увидев его ввалившиеся глаза.

— Совсем разломило, — немощным голосом ответил Митрофан. — В больницу ездил… Доктор градусник поставил… Тридцать три градуса…

Карп посоветовал сделать на ночь припарку из льняного семени на грудь.

— А говорили, ты в город поехал, нетель покупать.

«Разболтала всем, дура!» — раздраженно подумал Митрофан о жене.

Спрятав сумку в солому, он велел сынишке отвести лошадь на колхозную конюшню, а сам забрался на печь.

— Не купил? — спросила жена, сердито гремя заслонкой у печи.

— А я в город-то не доехал… Дорогой затрясло меня, зуб на зуб не попадает… Свернул в больницу, да ждать долго пришлось — больных много было… — расслабленно проговорил Митрофан. — Нетель я тебе куплю, об этом не тревожься. В субботу поеду опять и приведу… Никаких денег не пожалею…

Жена зашивала в мешочек льняное семя.

Успокоенная, что ее желание будет исполнено, она рассказывала не торопясь деревенские новости:

— Баба Тарасова головой об стену бьется, ребятишки ревут, а сам Тарас кинулся верхом сумку искать. Да в потемках разве найдешь? Сказывают, в сумке-то три с половиной тысячи… Кто и найдет — не отдаст…

— Это уж так, и пословица говорит: «Что с возу упало, то пропало», — сказал Митрофан, вдруг повеселев.

— Перед войной барыня сретенская так-то вот деньги утеряла. Пять тысяч. На тройке ехала с кучером, а кони напугались чего-то и понесли по кустам. Барыня в ров опрокинулась, ногу ей колесом переехало… Скорей домой, а там — хвать! — сумочки-то и нет. Объявила по всем деревням: кто, мол, найдет, тому полсотни рублей награды… Я девчонкой была. Все кинулись искать, и я три дня по кустам ходила, все ноги ободрала…

Так и не нашла.

Митрофан не раз слышал этот рассказ про сретенскую барыню, однако старался не пропустить ни одного слова, даже голову свесил с печи.

— А через год слух прошел по деревне — Харитоновы стали с мясом варить… Потом Харитон сапоги купил. Стало быть, нечистое дело… Стали дознаваться, приметили, что Харитон у краснорядца новую четвертную бумажку разменял, бабе полушалок купил… От народа не укроешься, у него сколько глаз!

Только Харитон хитро дело повел, шику никакого не задавал, а выждет год — коровку купит, а еще через год — сбрую, а там глядишь — молотилку… А не пошло ему впрок богатство — раскулачили… Теперь, может, где в Сибири мается и те деньги проклинает…

Поставив припарку, жена ушла в амбар к детям. Митрофан лежал и думал, что Харитон поступил правильно: деньги господские, у мужиков награбленные, — почему и не взять?

«Я бы тоже взял, — решил он. — То не воровство, а счастье».

Он ощупал на груди пачку денег и вспомнил, что эти бумажки все старые, мятые, потертые — видно, много по рукам ходили…

Когда приходилось платить налог, Митрофан сам всегда выбирал бумажки какие похуже, а новенькие, хрустящие, оставлял себе. Верно, уж так человек устроен: что получше — себе, а что похуже — другим… Жулик, видно, в каждом сидит…

«Словно век крал, — подумал он, вспоминая, как кружил по полевым дорогам, врал Карпу, жене, разыгрывал больного. — И откуда это берется у человека? Бес мутит, не иначе… Говорят, нет беса, а вот он и проявился…

Дорогую нетель покупать нельзя — сейчас же пойдет разговор: откуда у Митрофана деньги такие? В колхозе знают, кто сколько заработал… не скроешься… Придется выждать год-другой, а потом потихоньку тратить, как Харитон делал. Но и через год и через два от народа не спрячешься… Будут подозревать, выслеживать, как сам я выслеживал Захарку. Какая же это жизнь?..»

Сбросив припарку, тулуп, Митрофан слез с печи и сел к окну Над деревней висела тревожная луна. Льдисто поблескивали окна в избах, через пруд легла ровная сверкающая дорожка. За прудом чернела конусообразная силосная башня, и Митрофану казалось, что-то-то большой стоит над деревней, охраняя ее ранний осенний сон.

Вот уже три года, как Митрофан сдал в колхоз лошадь, вторую корову, сбрую, телегу-все, что не давало ему спать по ночам, заставляло вздрагивать при каждом малейшем шорохе.

В темные, ненастные ночи мерещилось Митрофану что Захарка лезет через забор, подбирается к его богатству. Он выскакивал в сени, готовый защищать свое добро.

Расставшись с хозяйством, он почувствовал успокоение, на щеках его заиграл румянец.