Тимофей Синицын (Пэля Пунух) - Стрела восстания

Туля велел сыну вернуться в свой чум, а Пося попросил:

— Ичберею скажи, что Туля из рода Ванюты не хуже кого другого сумеет рассказать всем ненцам о делах Ичберея, о стреле... [- 135 -]

Жив был Сундей — не было у Ичберея большой нужды заставлять свою мысль новые жизненные тропы прокладывать: вместе с отцовской, как пристяжные к оленю-вожаку, летали мысли Ичберея от прошлого к сегодняшнему, от сегодняшнего к завтрашнему.

Умер Сундей — и на первой же соборке старейших из рода карачейского Ичберей почувствовал: ум старшего Хулейки на привязи старинных обычаев идет. То правда: воевода опозорил дочь Хулейки. А чем виноваты в этом посадские,, торговые и все другие люди из русских? Винить можно только поимщиков да тех стрельцов, что вместе с поимщиками за избылыми половину зимы гонялись. Поимщики — оленеводы из русских-устьцилём. В поимщики и пошли, потому что надеялись: оленями из стад пойманных избылых свои стада пополнят. А избылые всех поимщиков перерезали. Сила оказалась на стороне избылых ненцев — на их стороне и право забрать всех оленей зарезанных поимщиков.

Пока ум Хулейки да ум старейших карачеев от привычки к старинным обычаям оторваться не смел, Ичберей своей мыслью, как острым ножом, перерезал невидимую веревку, а силой да ловкостью своей обезоружил Хулейку, — все старейшие признали и силу его руки, и силу его ума.

Одного опасался Ичберей: в пути до Усть-Цильмы вдруг да Пось Хулейко, как и его старший брат, посчитает себя запряженным в нарты старинных обычаев и за кровь брата станет добиваться пролития крови Ичберея. [- 136 -]

Но уже на третьи сутки после смерти старшего Хулейки Ичберей понял: Пось, ставший мужем старшей дочери Ичберея, как это и приговорили старейшие в роде, признался Ичберею:

— Старший мой брат подбивал меня как-то на умыкание 1 твоей дочери, да я не согласился: очень почитал твоего отца! Тебя тоже почитаю. А с сегодняшнего дня будет так: отец моей жены — ты и мой отец.

После этого Ичберей раскрыл свои замыслы Посю:

— Так думаю: хорошо бы все оленьи стада тех, кто в поимщиках был, без пролития крови в наши руки забрать. Как сделать?.. У меня такая думка есть... Моего сына Хаско с Нетолой да тебя с моей дочерью вперед всех нас в Усть-Цильму отправить... Вот и хорошо, что тебе единожды приходилось там бывать. Станут расспрашивать — чей да откуль, сказывайся, что из Малоземельной тундры, объясаченный. Только что, говори, поженились с этим вот другом (на моего Хаско показывай) и порешили: ни в какую другую, а в самую большую слободу — в Усть-Цильму — за сухарями да за печеным хлебом станем ходить. О сухарях да о хлебе договаривайтесь, а в разговор и такой слушок вставьте: по Малой Земле вести летают, будто бы русские оленеводы надумали за счет избылых самоядов свои стада повырастить: будто бы в стрельцы не в стрельцы, а в службу к воеводе пустозерскому нанялись — избылых ловить. Так думаю: хоть одного-двух поимщиков имена узнаете да имена тех пастухов из малоземел-ненцев, которые их оленей пасут... Узнаете, что сможете, — один из вас встретит меня. Другой пусть в слободе останется — разговоры разговаривать.

Пось и Хаско, не заходя еще ни в одну из курных изб, на улице слободы встретили ненца.

— Откуда ты? — спрашивают.

— С Малой Земли. А вы?

— А мы из-за Тиманского хребта, — соврал Пось.— Оба из рода Апицы. Слыхал про такой?.. Оба только что поженились. Отцы наши — малооленщики. По небольшому подчумку да по два десятка оленей дали нам и посоветовали на Вайгач податься. Там, говорят, не [- 137 -] столько от оленей, сколько от промысла морским зверем кормятся. А у нас и лодок нет. Вот и завернули в Усть-Цильму — не удастся ли выменять на мягкую рухлядь хоть бы одну лодчонку на двоих... А у тебя большое стадо?

— Пять сотен да пять десятков.

— Богат же ты!..

— Н-но?!.. Скажешь тоже! Пять-то десятков мои, а пять сотен — чужие.

— Чьи опять?

И узнали Хаско с Посем, что сейчас в Усть-Цильме восьмеро пастухов — малоземельских ненцев — жируют, к хозяевам оленьих стад за годовым выговоренным за пастьбу оленей пришли, да и хозяев нет.

— Куда подевались?

— Жены говорят, что к пустозерскому воеводе в наймиты на время подались и не сегодня-завтра возвернутся. Вот и жируем тут — ждем хозяев.

И не только имена ушедших в поимщики устьцилём узнали Пось и Хаско, а и места, где будут пастись стада оленей впредь до прихода своих хозяев для пересчета стад.

В тот же день, не навязываясь на знакомство с кем-либо из жителей Усть-Цильмы, Хаско и Пось погнали оленей встретить Ичберея доброй вестью.

С Посем и Хаско обошел Ичберей все пастушьи чумы и в каждом говорил:

— Твой хозяин еще до отела важенок хотел умножить свое стадо. Послал человека из своей семьи — пустозерскому воеводе в услужение. А за услугу воеводе, как и было обещано, думал получить половину оленей тех избылых, что будут пойманы. Однако не они избылых поймали — сами избылым в руки попали. Я — старшина избылых карачеев. Пришел за оленями того хозяина стада, который послал человека на поимку избылых. Справедливо поступаю?

И четырнадцать пастухов ответили Ичберею:

— Справедливо!.. Забирай всех оленей моего хозяина.

— Не всех буду забирать, — говорил Ичберей. — из хозяйского стада дам тебе столько же оленей, сколько каждому из тех, что со мной пришли. [- 138 -]

И когда узнали пастухи, что при дележе стад почти каждому из них достанется около сотни оленей, стали просить Ичберея:

— Дозволь нам вместе с тобой в избылых ходить! Созвал Ичберей старейших из рода карачеев и всех

тех, кто был под острогом. Спросил:

— Довольны ли тем, что не на острог — в сторону Усть-Цилемской слободы вас привел?

— Еще бы недовольными быть, — отвечают. — Ни капельки человечьей крови не пролито, а больше трех тысяч оленей добыто!

— Да и четырнадцать пастухов — это же четырнадцать новых воинов!

— Один твой ум, Ичберей, лучше всех наших. Веди нас, куда твой ум идет!

— Мой ум, — говорит тогда Ичберей, — велит мне к Камню вести вас. Зачем к Камню?.. Да затем, чтобы царский обозишко с мягкой рухлядишкой в наши руки забрать.

Когда же нападение на царский обоз оказалось столь же удачным, как и набег в сторону Усть-Цильмы, соратники. Ичберея стали верить ему больше, чем самому сильному из сильных шаманов.

Спрашивали:

— Какое дело мне дашь теперь? И каждому Ичберей говорил так:

— На отдых нынче иди своей дорогой. На пути своем встретишь чумы — в чумы заходи. И говори так: стрела войны с воеводами по всем тундрам летает. Захочешь ежели добром воеводы пустозерского покорыстоваться, на будущую зиму по первопутку налегке приходи в большой бор, что на берегах Куи-реки. В том бору и найдешь человека, который скажет тебе, когда и что надо будет делать... Запомнил мои слова?.. Вот и хорошо. Иди! Удача пусть будет твоим ясовеем — проводником на всем твоем пути. А по первопутку жду тебя в куйском бору с добрыми вестями, с новыми охотниками набега на острог.